какой налог взял богач со стариков накануне масленицы

И чучело сжигать нельзя. Праславянская Масленица.

Праславянская Масленица отмечалась в начале весны – в день весеннего равноденствия, когда день окончательно отвоевывал у ночи преимущество. По современному календарю это примерно 21 или 22 марта.

С приходом православия на Русь, церковь не внесла Масленицу в свой календарь, но включила ее в число своих праздников, назвав ее Сырной, или Мясопустной неделей, и время празднования перенесла на неделю, предшествующую Великому посту.

Представители церкви говорят, что радость в дни Масленицы не должна иметь языческих мотивов. «Причина радости христианина в дни масленицы не в том, что заканчивается зима и наступает весна, а в размышлении о будущем торжестве Божией правды и любви на земле».

В прошлом, блины были связаны с языческими обрядами, но Христианство придало им новый смысл. Поскольку в эти дни уже существует запрет на употребление мясных продуктов, блины стали просто традиционным символом праздничной пищи в «сырную неделю»

И чучело сжигать нельзя, поскольку это языческий обычай и не приветствуется Церковью.

Почему? Ведь это праздник возрождения. «Весна с зимой борются», – говорили НАШИ ПРЕДКИ. И вот именно на Масленицу проводилась некая грань, до которой был холод, а после приходило тепло. Тепло означало возвращение жизни и было это одним (но не единственным) из главных предметов празднования.

А вот людей(инакомыслящих) раньше жгли, и жгли по обвинению церкви.

Вот один пример (картина Сурикова «Боярыня Морозова»):

Боярыня Морозова была противницей реформ патриарха Никона, тесно общалась с апологетом старообрядчества — протопопом Аввакумом. Феодосия Морозова занималась благотворительностью, принимала у себя в доме странников, нищих и юродивых. Оставшись в тридцать лет вдовой, она «усмиряла плоть», нося власяницу Домашние молитвы Морозова совершала «по древним обрядам», а её московский дом служил пристанищем для гонимых властью староверов.

Православные сожгли на костре 14 ее слуг, отказавшихся перейти в новую(христианскую) веру, а саму ее пытали на дыбе, дабы переубедить в верности старообрядчеству, а потом голодом заморили до смерти.

Источник

masterok

Мастерок.жж.рф

Хочу все знать

Как я уже говорил, чем дальше история тем меньше реального мы про нее знаем. Опираемся на то, что кто то про это когда то придумали на различные версии современников. Одна из первых российских социологов и статистиков Ольга Семёнова Тян-Шаньская в конце XIX века исследовала жизнь крестьян в Черноземье и указывает вот такие сведения.

Оказалось, что продажа продуктов сельского хозяйства даже в семье середняков не покрывала их расходов. Более того, этих денег на хватало даже на выплату налогов (которые, кстати, были высоки – 32% от общих доходов). Только приработок на земле помещика, извоз и кустарничество помогали семье свести концы с концами.

Средний денежный доход такой семьи на наши деньги составлял 1 тыс. руб. на человека в месяц.

Исследование Ольги Семеновой-Тян-Шанской «Жизнь Ивана» представляет хороший материал о жизни русской деревни в конце XIX – начале ХХ века. Встретил у неё калькуляцию расходов и доходов типичной, среднезажиточной семьи в Черноземье («Крестьянская семья, состоящая из мужа, жены, старухи-матери мужа и трёх детей, из которых один подросток (12 лет). Средний достаток. Одна лошадь, одна корова, две овцы»).

Доходы этой семьи за типичный год составили 77 руб. Причём интересно, что продажей сельхозпродукции заработано только 28 рублей (продажа овса и скота), остальное – плата за работу у помещика, извоз и т.п. не сельскохозяйственный труд.

Ещё один интересный момент из статистики Тян-Шанской. Зерна на хлебопечение (видимо, пшеницы и ржи) хозяйству не хватало, и его прикупили на 9 рублей. Также было куплено мяса на 4 рубля и рыбы на 2 рубля. Всего – на 15 рублей. Напомним, что продажа сельхозпродукции дала семье 28 рублей. Если из неё вычесть эти 15 рублей на питание, то общий приход от работы на своей земле составил всего 13 рублей. Если вычесть из этой суммы 25 рублей налогов, то семья осталась бы в минусе (на 12 рублей). То есть труд на своей земле для этой семьи в Черноземье вообще становился убыточным. Если бы не было приработке на стороне, такую семью можно объявлять банкротом.

Единственным объяснением, почему такая семья не уходила в город, может быт только то, что за свою избу не надо платить арендную плату (а в городе за жильё – надо). Также часть своих продуктов с огорода (картофель, овощи, часть мяса и зерна) были бесплатными (питание в городе обошлось бы семье дороже, чем в деревне). Плюс плата за переезд в город и обустройство – накоплений на это у большинства даже среднезажиточных крестьян не было.

Замечу, что речь идёт о хозяйстве в Черноземье – где богатые земли, дававшие урожай в 2-3 раза выше, чем в Нечерноземье (этот разрыв в урожайности часто сохраняется и в нынешней России).

Тут ещё надо учитывать и условия жизни крестьян в то время. Например, типичной дом крестьянской семьи в то время, по описанию Семёновой Тян-Шанской, это 6 на 6 аршин. Аршин это 71 см. Т.е. площадь избы составляла 18 кв. м, из которых до 3 кв. м могла занимать печь. 15 кв. м на 6 человек в этой семье – это по 2,5 кв. м на человека. Зимой в этой избе вместе с людьми жили ягнята и телёнок.

Особую проблему для Черноземья, как пишет Смёнова Тян-Шаньская, представлял дефицит топлива для печи. Дров почти не было – из-за распашки под хлеб лес был сведён в Черноземье почти подчистую. Например, в Тамбовской губернии за сто лет, к началу ХХ века оставалось только 10% леса от его первоначальной площади. Печь в основном топили соломой. В исследуемой семье на год закупали соломы для отопления на 5 рублей. Также топили бурьяном, изредка – сушёным навозом (когда надо было приготовить еду).

О питании крестьян Семёнова Тян-Шанская пишет:
«В голодуху крестьянские обеды и ужин сводятся к одному обеду или ужину чёрствым хлебом (размоченным в воде). В хлеб подмешивают лебеду. В голодуху мужик, разумеется, усиленно ищет какого-нибудь заработка или идёт побираться всей семьёй. Голодные ребятишки, когда сойдет снег, едят всякие корешки и травки (щавель, кашку). Варят щи из снытки.

А в урожайные годы тот же мужик (который готов был за грош влезть в хомут, когда хлеба не было) лежит на печи, и иногда никакой ценой не заманишь его на работу».

Источник

Новое в блогах

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ, как это было на самом деле

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ

ДЕРЕВНЯ В 20-е ГОДЫ

После окончания гражданской войны сбылась, казалось, вековая мечта крестьянина о земле. Почти вся пахотная земля оказалась в пользовании общины («земельного общества») и была разде­лена между семьями по числу едоков.

Тем не менее различия в достатке между крестьянами сохра­нялись. Власти считали своей надёжной опорой в деревне толь­ко бедняков, а зажиточных крестьян («кулаков») — «враждебным элементом». Власти настраивали деревенскую бедноту против «кулаков». Многие крестьяне среднего достатка уже опасались по­строить себе новую избу или купить вторую лошадь, чтобы не попасть в число «кулаков».

Некоторые крестьяне считали, что никаких «кулаков» вооб­ще нет. Сводки ОГПУ в 1929 г. приводят такие высказывания кре­стьян: «Никаких ни бедняков, ни кулаков у нас нет: все в общест­ве одинаковы. Есть только труженики да лодыри, которых Совет­ская власть считает бедняками».

Тверской крестьянин Севрюгин в 1928 г. писал в радиога­зету: «Какие могут быть в деревне на одиннадцатом году револю­ции кулаки, тогда как земля разделена вся по едокам. По мнению многих крестьян, кулак в деревне изжит уже давно, а под кула­ком надо понимать крестьянина труженика-хлебороба».

Понятие «кулак» в течение 20-х гг. постепенно расширялось. Вначале «кулаками» считались только те, кто нанимал себе работ­ников-батраков, т. е. использовал наёмный труд. Позднее так ста­ли называть вообще всех зажиточных крестьян.

Во второй половине 20-х гг. зажиточных крестьян ста­ли облагать всё более тяжёлыми налогами. Один из «кулаков» — героев поэмы Александра Твардовского «Страна Муравия» (1935 г.) — перечислял, за что ему приходилось платить налог:

Что в хлеву держал,

М. Ушаков-Поскочин. Плакат 1925 г.

Л. Генч. «От финагента.

— Как тебе удалось в середняки-то

пролезть?

— Э, милый! Были бы деньги, —

а с деньгами и бедняком можно быть!»

(«Крокодил». 1929 г.)

И за просто, и за так.

Тем не менее большинство из них ещё надеялись, что, если они кое-как, недоедая, выплатят непосильные налоги, государст­во их не тронет.

«ВЕЛИКИЙ ПЕРЕЛОМ»

В 1928 г. политика по отношению к крестьянству стала более жёсткой. От «экономических мер» — непомерных налогов — влас­ти стали переходить к изъятиям хлеба у крестьян, обыскам. Эти ме­ры были опробованы при хлебозаготовках в Сибири и на Урале. В оправдание подобных мер И. Сталин в апреле 1929 г. при­водил такой случай: «Наш агитатор два часа убеждал держателей хлеба сдать хлеб для снабжения страны, а кулак выступил с труб­кой во рту и ответил ему: „А ты попляши, парень, тогда я тебе дам пуда два хлеба» (Голоса: «Сволочи!».). Убедите-ка таких людей».

Однако раскулачивания — массовых арестов и высылок «ку­лаков» — пока ещё не происходило. И. Сталин замечал в газете «Правда» летом 1928 г.: «Бывают случаи, когда борьбу с кулачест­вом пытаются превратить в раскулачивание, забывая, что раску­лачивание при наших условиях есть глупость».

В 1928—1929 гг. в деревнях была начата «сплошная коллективизация». Общинное поль­зование землёй упразднялось. Вместо общины создавался колхоз (коллективное хозяйство), где пахотная земля, скот и т. д. были «общими». Весь или почти весь урожай забирало государ­ство. Колхознику оставляли небольшой участок под сад и огород, с которого он кормился, а так­же корову, птицу, мелкий скот.

В деревни для создания колхозов были по­сланы около 35 тыс. городских активистов. Сна­чала в колхоз записывали местную бедноту. За­тем требовали, чтобы в него вступили и осталь­ные крестьяне. Активисты повторяли: «Кто не идёт в колхоз, тот враг Советской власти». «За­гоняют в колхоз», — с горечью жаловались друг другу крестьяне.

Ю. Ганф. «По специальности. Кулак: — Пустили бы, братцы, в колхоз. Я пригожусь: стрелковым кружком руководить могу. »

(«Крокодил». 1930 г.)

В 1929 г. начали широко проводить раскулачивание. Того, кто не вступал в колхоз, грозили объявить «кулаком». В течение 1929 г. подобный нажим заставил большинство крестьян всту­пить в колхозы.

И. Сталин назвал 1929 год «годом великого перелома».

РАСКУЛАЧИВАНИЕ

Одновременно с созданием колхозов в деревнях проводилось раскулачивание. У крестьян, объявленных «кулаками» и «подку­лачниками», отбирали всё имущество; их вместе с семьями вы­сылали на Север России. Делалось это всегда по решению сель­совета, без суда.

«Подкулачниками» называли бедняков, если они упорно со­противлялись созданию колхоза. Хотя раскулачивать полагалось 5% крестьян, в некоторых местах раскулачивали и 15—20%.

Часть имущества раскулаченных делили между бедняками, остальное забирал колхоз. М. Шолохов в 1929 г. в письме Стали­ну рассказывал, как отобранные у «кулаков» хлеб и скот пропали на колхозных базах: «Кобылы жеребились, и жеребят пожирали свиньи, и всё на глазах у тех, кто ночи недосыпал, ходил и глядел за кобылицами».

Принимать «кулаков» в колхоз запрещалось. По этому пово­ду крестьяне недоумевали: «Если кулак всё сам отдаёт в колхоз, почему его не принять?».

В декабре 1929 г. И. Сталин официально провозгласил но­вую политику — «ликвидации кулачества как класса».

«БАБЬИ БУНТЫ»

В 1929—1930 гг. во многих местах ста­ли вспыхивать «бабьи бунты». Высту­пали женщины, поскольку мужчинам любой протест против колхоза грозил немедленным арестом.

Писатель Михаил Пришвин рассказы­вал: «Бабы по вечерам бегали друг к дружке, сговаривались в случае беды мужиков услать куда-нибудь в лес, а на сходку выходить одним бабам, потому что мужиков со сходки берут, а если бабу взять, то и детей надо. И обеща­лись бабы стоять до последнего и в коллектив нипочём не соглашаться. Так и ожидали этой сходки, как смерти: помрём вместе с ребятишками, подох­нем с голоду, а в коллектив не пойдём.

Слышал, что в Рязанской губернии во время мужицкого бунта бабы с детьми встали впереди мужиков, и солдатики не стали стрелять».

«Бабьи бунты» происходили и в 1932 г., когда у крестьян пытались отобрать последних коров. Вот отрывок из пись­ма Михаила Шолохова Сталину: «По хуторам происходила форменная вой­на — сельисполнителей, приходивших за коровами, били чем попало, били преимущественно бабы и детишки (под­ростки), сами колхозники ввязывались редко, а где ввязывались, там дело кон­чалось убийством». М. Шолохов опи­сал один из таких «бабьих бунтов» в романе «Поднятая целина».

Плакат неизвестного автора. 1930 г.

Крестьяне села Чегоршки подают заявления о вступлении в колхоз. 1930 г.

Создание колхоза в украинском селе.

1929 г .

М. X. «Средство от головокружения Освежающий компресс на горячую голову» («Крокодил». 1930 г.).

Крестьяне, подавшие заявления о вступлении в колхоз. Подольск. 1931 г.

Раскулачивать? Не только можно, но и необходимо. «Снявши голову, по волосам не плачут», — заметил он. «Не менее смеш­ным, — продолжал Сталин, — кажется другой вопрос: можно ли пустить кулака в колхоз. Конечно нельзя, так как он является за­клятым врагом колхозного движения».

В. Козлинский.

«Первые шаги. Кулак:

— Теперь, дочки, первым делом

надо пойти в газету.

— Зачем, папаша? Жаловаться?

— Нет! Что уж тут жаловаться! Объявление надо подать, что вы от кулацкого классу отошли и от меня

категорически отмежёвываетесь.

А там уж я вас как-нибудь устрою»

(«Крокодил». 1930 г.).

М. Черемных. « Правозаступник. Оппортунист: — Мать пресвятая двоеручица! Куда — на живого человека?! Неужели нельзя правей взять?!» («Крокодил», 1930 г.)

Близкую к этому цифру называл и сам Сталин. Как вспоми­нал Уинстон Черчилль, на встрече, происходившей в 1942 г., Ста­лин сразу же оживился, когда разговор зашёл о коллективизации. «Политика коллективизации была страшной борьбой», — сказал он. «Я так и думал, — заметил Черчилль, — ведь вы имели дело с миллионами маленьких людей». «С десятью миллионами, — отве­тил Сталин, подняв руки. — Это было что-то страшное, это дли­лось четыре года. Всё это было очень скверно и трудно, но необ­ходимо. Некоторым из них дали землю на Севере, но основная их часть была уничтожена своими батраками».

КРЕСТЬЯНЕ РЕЖУТ СКОТ

С лета 1929 г., после того как крестьянам стало ясно, что всту­пать в колхоз неизбежно придётся, в деревнях начался массо­вый забой скота. О. Волков писал: «По деревням мужики, таясь друг от друга, торопливо и бестолково резали свой скот. Без нуж­ды и расчёта, а так — всё равно, мол, отберут или взыщут за него. Ели мясо до отвала, как ещё никогда в крестьянском обиходе не доводилось. Впрок не солили, не надеясь жить дальше. Были как в угаре или ожидании Страшного суда». «Пусть в колхоз, но с пус­тыми руками», — повторяли крестьяне.

Поголовье коров с 1928 по 1934 г. уменьшилось с 29 млн. до 19 млн. Свиней и лошадей стало вдвое меньше, коз и овец — втрое. Позднее даже Великая Отечественная война нанесла мень­ший ущерб поголовью скота.

Нарком земледелия Михаил Чернов в 1930 г. заметил по по­воду того, что в деревнях повсеместно резали скот: «Впервые за всю свою тяжкую историю рус­ский крестьянин по крайней мере поел мяса досыта».

«ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ ОТ УСПЕХОВ»

К весне 1930 г. сопротивление коллективизации в основном было сломлено и в колхозах оказалось 60% крестьян. После этого в политике произошёл новый поворот.

2 марта 1930 г. «Правда» напечатала знаменитую статью И. Сталина «Головокружение от успехов». Автор назвал прину­дительное насаждение колхо­зов «политикой унтера Пришибеева». «Нельзя насаждать кол­хозы силой. Это было бы глупо и реакционно, — писал он. —

Взвешивание тёлки, передаваемой в колхоз. 30-е гг.

Л. Генч. «Волшебная перемена»:

1. Кулак просится в колхоз.

2. Кулак в колхозе. («Крокодил». 1930 г.)

Кому нужны эти искривления, это чиновничье декретирование колхозного движения, эти недостойные угрозы по отношению к крестьянам? Никому, кроме наших врагов!» Все «перегибы» Сталин объяснял так: «У некоторых наших товарищей закружилась голо­ва от успехов».

Немедленно после появления статьи повсюду начался мас­совый выход из колхозов. Через полгода в колхозах оставался лишь 21% крестьянства. М. Пришвин заметил в своём дневнике «Статья „Головокружение» в деревне теперь как эра, так и гово­рят всюду, начиная рассказ: „Было это, друг мой, до газеты. «. Или скажут: „Было это после газеты»». Но немного позднее Пришвин записал в своём дневнике: «Оказался прав тот мужик, который, прочитав манифест, сказал, что хотят взять мужика в обход. Обо­значился обход: опубликованы льготы колхозникам и подчёрк­нуто, что крестьяне вне колхозов этих льгот иметь не будут».

Единоличнику приходилось платить в несколько, а иногда и в десятки раз больший налог, чем колхознику. При таких усло­виях через два-три года единоличников, за редкими исключения­ми, почти не осталось. Все крестьяне были вынуждены вступить в колхозы.

ГОЛОД

Осенью 1932 г. по стране был принят явно завышенный план хлебозаготовок. Во многих районах требовалось сдать государ­ству больше хлеба, чем его собрали. Почти повсюду план не вы­полнялся.

Колхозные амбары стали вычищать «под метёлку». Районы, не выполнившие план, заносились на «чёрную доску». Здесь у крестьян отбирали картофель, птицу, всё съестное.

Писатель Лев Копелев, принимавший участие в подобных изъятиях на Украине, вспоминал, как вели себя крестьяне в та­ких случаях. Женщины и дети плакали, а от мужчин порой при­ходилось слышать: «Берите. Забирайте. Всё берите. Вот ещё в пе­чи горшок борща. Хоть пустой, без мяса. А всё ж таки: бураки, картопля, капуста. И посоленный! Забирайте, товарищи-гражда­не! Я разуюсь. Чоботы, хоть латаные-перелатаные, а ещё сгодят­ся для пролетариата, для дорогой Советской власти. ».

Предстоящему голоду крестьяне нередко предпочитали са­моубийство и иногда целыми семьями отравлялись угарным га­зом. Тех, кто пытался спастись в городах, задерживали загради­тельные отряды.

С осени 1932 г. начался голод, особенно тяжёлый на Украи­не, Кубани, в Поволжье. С сельских улиц исчезли собаки, пере стали залетать птицы. Люди ели древесную кору, кожаные рем­ни, обувь.

Власти отметили более двух тысяч случаев людоедства. С пой­манными людоедами часто жестоко расправлялись, учиняя над ними самосуд. Нередко матери убивали и ели своих детей. Быв­ший заключённый Вацлав Дворжецкий вспоминал одну из таких женщин, попавшую за подобное убийство в лагерь. Она говорила ему: «Всех унёс голод! Всех. Если бы это. то и я. А так, может быть, будет у меня ещё ребёночек, может, будут ещё детки. ».

В некоторых районах погибло от четверти до половины населения. Всего же в 1932—1933 гг. от голода умерло около 7 миллионов человек.

И в то же время изъятое у крестьян зерно часто из-за пло­хого хранения гнило и портилось, порой сваливалось в кучи прямо под открытым небом. Не прекращали работать все водоч­ные заводы страны, где зерно перегоняли в спирт.

Правительство продолжало продавать хлеб за рубеж. По официальным данным, в 1932 г. в Западную Европу было выве­зено около 1,8 млн. т зерна, в 1933 г. — 1 млн. т.

Советские газеты опровергали все сообщения о голоде. На Украину было разрешено совершить поездки нескольким вид­ным иностранцам. Премьер-министр Франции Эдуард Эррио в 1933 г. посетил Киев и другие украинские города и сёла. Его встречали пышно накрытыми столами. После поездки он ска­зал, что все утверждения о голоде — это большая ложь, приду­манная нацистами.

Английский писатель Бернард Шоу, побывавший в СССР, также опроверг слухи о голоде: «Нигде я так хорошо не обедал, как в Советском Союзе».

«ЗАКОН О ТРЁХ КОЛОСКАХ»

Чтобы добыть себе хлеб, многие крестьяне собирали на колхоз­ных полях оставшиеся после уборки колоски или шли в поле ночью и стригли колоски ножницами. Газеты прозвали их «стри­гунами» и «парикмахерами колхозного хлеба».

И. Рабинович. «Павлик Морозов». 1947 г. Пионер Павлик Морозов в 1930 г. выступил на суде свидетелем против своего отца, который за взятки помогал сосланным «кулакам». За это в 1932 г. Павлик был убит своими родственниками. В Москве П. Морозову был установлен этот памятник.

И. Каликин. «Не успел раскачаться.

— Как же это мы так оплошали,

товарищи? Везде в ошибках признаются,

а я только ещё начинаю чувствовать

головокружение» («Крокодил». 1930 г.).

К. Елисеев. «Головотяп:

— Кур обобществил; а как быть

с воронами — ума не приложу»

(«Крокодил». 1930 г.).

«РАБОТА ЗА ПАЛОЧКИ»

Каждый отработанный в колхозе трудодень отмечался крестья­нину единичкой («палочкой») в особой книге. По числу трудо­дней каждому выдавалась его доля урожая. В лучшем случае се­мья получала четыре-пять мешков зерна за годовую работу. Час­то весь колхозный урожай забирало государство и колхозникам не оставалось ничего. Поэтому они окрестили этот порядок «ра­ботой за палочки».

Но зато работа в колхозе давала право на небольшой, в пол­гектара, приусадебный участок. Вечером, после рабочего дня в колхозе, крестьянин шёл поливать и полоть свой огород.

«Колхозник не только лишался всего, что производилось его трудом в колхозе, но и приусадебное хозяйство, кормившее се­мью, было жестоко обложено, — рассказывал о жизни крестьян экономист Лев Тимофеев. — Каждый крестьянский двор сдавал обязательные поставки молока, мяса, яиц, шерсти, кож. Да ещё и денежный налог — кто сто рублей, а кто и больше. Но где же взять деньги, если колхоз ничего не платит? А всё там же искать их, в приусадебном хозяйстве. Проплывали мимо голодных детских глаз и молоко, и мясо, и яйца». Налог на фруктовые деревья час­то был настолько непосильным, что крестьяне предпочитали вырубать свои сады. А если корова не давала молока и куры не несли яиц, колхозникам приходилось покупать и то и другое у государства и сдавать ему обратно!

В колхозе обязаны были трудиться не только мужчины, но и женщины, подростки. Если колхозник не вырабатывал за год положенного числа трудодней, он исключался из колхоза и те­рял право на приусадебный участок. Позднее наказание усили­лось: до ссылки на пять лет с семьёй в «отдалённые места Совет­ского Союза».

ПЕРЕСЕЛЕНИЕ В ГОРОДА

С конца 20-х гг. началось массовое переселение сельских жите­лей в города. Жизнь там казалась несколько легче. За время кол­лективизации в города перебралось около 8 млн. человек.

Чтобы остановить переселение, в конце 1932 г. в СССР были введены паспорта. Их получала лишь треть населения — в основ­ном горожане. Колхозникам, лишённым паспортов, теперь раз

решалось жить только в своей деревне. Даже гостить у своих го­родских родственников они могли «не более пяти суток». Нару­шителей ожидали огромный штраф и высылка.

Тем не менее отток жителей из деревни продолжался. Мо­лодые крестьяне пользовались правом пойти на завод или завер­боваться на стройку. Таким путём деревню покинуло более 50 млн. человек.

Отток людей из деревни ещё более усилился, когда в 1970 г. колхозникам разрешили «в виде исключения» получать паспор­та. Наконец в 1974 г. правительство решило выдать паспорта всем гражданам страны старше 16 лет.

Арест крестьянина-«стригуна». 30-е гг. Современный рисунок.

МАКСИМ ГОРЬКИЙ

И «ВЕЛИКИЙ ПЕРЕЛОМ»

Своё отношение к крестьянству писа­тель Максим Горький выразил в статье «О русском крестьянстве», написанной в 1922 г. в эмиграции. В ней он гово­рил о темноте, дикости, жестокости крестьянства.

Писатель замечал: «Жестокость форм революции я объясняю исключитель­ной жестокостью русского народа. Когда в „зверстве» обвиняют вождей революции — группу наиболее актив­ной интеллигенции, — я рассматриваю эти обвинения как ложь и клевету или как добросовестное заблуждение».

«Как евреи, выведенные Моисеем из рабства египетского, вымрут полуди-

кие, глупые, тяжёлые люди русских сёл и деревень — почти страшные люди, и место их займёт новое племя — гра­мотных, разумных, бодрых людей», — заключал Горький.

8 января 1930 г. Горький писал Стали­ну о коллективизации: «Это переворот почти геологический, и это больше, не­измеримо больше и глубже всего, что было сделано партией. Уничтожается строй жизни, существовавший тысяче­летия, строй, который создал челове­ка крайне уродливо-своеобразного и способного ужаснуть своим животным консерватизмом, своим инстинктом собственника».

15 ноября того же года «Правда» на­печатала ставшую знаменитой статью

Горького «Если враг не сдаётся — его уничтожают». В ней он развил свои ста­рые мысли о крестьянстве.

Горький писал: «Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пи­щевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями. Против нас всё, что отжило свои сро­ки, отведённые ему историей, и это даёт нам право считать себя всё ещё в состоянии гражданской войны. Отсю­да естественный вывод: если враг не сдаётся — его истребляют».

Слова «если враг не сдаётся — его уничтожают» в советской литературе стали крылатыми.

К. Ротов. «В два счёта. — Объедем-ка это село сторонкой. Я тут на днях мимоездом колхоз в полчаса организовал» («Крокодил». 1930 г.).

Источник