колмогоров и александров отношения

про Колмогорова

Истории такого рода очень популярны среди
мещан и мещанок. Печатаются они обычно в таких газетах,
как «Жизнь», спидинфо на одной странице с разоблачениями
оборотней и интервью с инопланетянами.

На основе этих историй какой-нибудь клерк мгновенно
сделает вывод (ему для этоого немного надо),
что странные какие-то это ребята,
«гении», как их называют (сам то он ни в чем
хорошо не разбирается, только по верхам, поэтому,
произносит это слово «гений» с некоторым чувством
сомнения и даже боязни)

Важно лишь, чтобы сами математики не скатывались до уровня этих подонков-«разоблачителей».

Смотрю и вижу:
1) Величайший советский математик 20 века (А.А.Марков младший) был «штатным» противником Колмогорова;
2) Упомянутый Вами же Понтрягин, говоря про Александрова с Колмогоровым, с трудом подбирал для их характеристики печатные выражения (или Вы не читали его мемуаров?);
3) В своей деятельности Колмогоров иногда допускал ляпы, простительные разве что студенту (или Вы не слышали про «цикл Колмогорова»? ;)).

И так далее. Словом, не надо учить историю математики по предназначенным для детей младшего школьного возраста сказочкам о «добром дяде Андрее».

У Маркова было довольно много противников, по причине его резко выражаемой нетерпимости ко всему неконструктивному.

Мемуары я читал. Всё, что написал там Понтрягин об Александрове и Колмогорове, абсолютно справедливо, но это не отменяет того факта, что огонь в его душе зажёг именно Александров.

Фактов это не отменяет: не все «лучшие представители российской математики 20 века» положительно оценивали Колмогорова (и московскую школу вообще).

Но далеко не все, получив указание на эти ляпы, начинают их защищать всеми доступными способами 🙂

Положительно оценивали не все, но жизнеспособными оказались в основном те из математиков и их научных школ, которые хотя бы немного соприкоснулись с фантастической Колмогоровско-Александровской энергетикой в период её максимального расцвета.

Посмотрите, какой огонь в глазах сохранился до сих пор у лучших Колмогоровских учеников, хоть почти всем из них уже около 70.

Помнится, не так давно Вы сами писали тут разнообразные гадости про Лузина, а теперь ставите его в пример.

Он что, писал доносы на Лузина в НКВД?

Насколько я знаю, в 1936 году было общее обсуждение в стекловке, где многие критиковали Лузина, но без всяких мыслей подвести его под какую-либо статью.

Кстати, насколько мне известно, критика в адрес Лузина была во многом справедлива. В частности, у Лузина не было чувства реальности при выборе научных задач для своих учеников.

И потом, следует учесть общую атмосферу тех лет, когла многими овладела мания критиканства по любому поводу, и поведение, не соответствующее этому стилю, рассматривалось как подозрительное.

Колмогоров вообще был весьма взрывной, и один раз дрался один с группой милиционеров на Ярославском вокзале, но в данном случае была обыкновенная пощёчина за нечестность, проявленную Лузиным на выборах в Академию Наук, когда он обещал проголосовать за Александрова, и не проголосовал.

Я его не ставлю в пример. Я лишь показываю, что нелепо отождествлять ученика с учителем (как Вы сделали по отношению к Понтрягину и Александрову).

С мыслями, с мыслями.

А у Колмогорова и Александрова оно, стало быть, было 😉

Это не отождествление, речь шла о том, от кого Понтрягин получил первоначальный импульс (который гораздо важнее всех последующих контактов с научным руководителем).

Это лучше спросить у их учеников.

Скажите, это интересно. Думаю, что рано или поздно эта фраза всё равно будет общеизвестна. Если Лузин сделал намёк на то, что в данном вопросе Колмогоров преследует какие-то личные интересы, то табличку в 16-10 имеет смысл убрать.

Тут ситуация вполне понятная.

Определение Колмогорова лично мне кажется весьма недостаточным, но по форме оно вполне законно: наиболее фундаментальные понятия, к которым, в частности, относится понятие информации (которое далеко не тождественно понятию битовой строки, как считают некоторые) нельзя определить через более простые понятия, их можно определить только описанием их связи с другими фундаментальными понятиями. Разумеется, что ничего, кроме циклов, в таких определениях получиться не может, но это не означает, что такие определения не имеют права на существование.

Цитата

М.М.Постников («Страницы автобиографии», ИМИ, Вторая серия, вып.2(37), 1997) писал:

К весне 1945 г., когда я был переведен на 5-ый курс, ко мне обратился зам. декана по учебной работе:

— Постников, Вам нужно иметь научного руководителя для написания диплома. Кого Вы хотите? Лазаря Ароновича
(Люстерника) или Павла Сергеевича (Александрова)?

Он знал, что я активно участвовал в семинаре Люстерника по топологическим методам вариационного исчисления. Почему он назвал Александрова, я сейчас не помню.

Конечно, ответ на этот вопрос решительным образом определял все мое будущее. И тут случилась очень странная вещь.
Ни секунды не думая, я выпалил:

— Я хочу Льва Семеновича Понтрягина!

Странность здесь в том, что я Понтрягина совершенно не знал и лишь прослушал его очень скучный и формальный курс по теории гомологий.

(Впоследствии Понтрягин издал этот курс в виде книги (1)). Сейчас я не помню, говорил я с Понтрягиным до этого хоть раз (хотя, если я прослушал его курс, то, конечно, его сдавал, но эта сдача не оставила никаких воспоминаний). Мой же спонтанный выбор оказался необыкновенно удачным, и если бы не он, трудно сказать, кем бы я сейчас был.

На следующий день после разговора с зам. декана, я встретил в коридоре Понтрягина и сказал ему:

— Лев Семенович! Моя фамилия Постников, я студент 5-го курса, и я сказал в деканате, что Вы мой научный руководитель!

Понтрягин изумился, но ответил:

— Хорошо. Приходите ко мне завтра на дом. Поговорим.

Так я сделался учеником Понтрягина.

Источник

imed3

Незаметные заметки

ориентируем, помогаем

1. Петр Чайковский, композитор

О многочисленных влюбленностях великого композитора мы знаем не только по описаниям современников, но и по его собственным дневникам и письмам. Впрочем, большого секрета в этом не было, склонность Чайковского к однополым отношениям широко обсуждалась. В 1862 году Чайковский в компании друзей, среди которых был его предполагаемый партнер, поэт Апухтин, попал в некий гомосексуальный скандал в петербургском ресторане «Шотан», в результате которого они, по выражению Модеста Чайковского, брата Петра Ильича, «были ославлены на весь город в качестве бугров ». Сам Петр Ильич в письме к Модесту от 29.08.1878 года отмечает соответствующий намек в фельетоне о нравах консерватории, появившийся в «Новом времени», и сокрушается: «Моя бугорская репутация падает на всю консерваторию, и оттого мне еще стыднее, еще тяжелее».

В письмах (особенно в письмах к брату) композитор совсем откровенен: «Представь себе! Я даже совершил на днях поездку в деревню к Булатову, дом которого есть не что иное, как педерастическая бордель. Мало того что я там был, но я влюбился, как кошка, в его кучера. Итак, ты совершенно прав, говоря в своем письме, что нет возможности удержаться, несмотря ни на какие клятвы, от своих слабостей» (брату Модесту, 28.09.1876).

Любопытно при этом, что когда в письме к брату (от 19.01.1877) он признается в своей любви к 22-летнему скрипачу Иосифу Котеку, он подчеркивает, что не хочет выходить за пределы чисто платонических отношений: «Не могу сказать, чтобы моя любовь была совсем чиста. Когда он ласкает меня рукою, когда он лежит, склонивши голову на мою грудь, а я перебираю рукой его волосы и тайно целую их, когда по целым часам я держу его руку в своей и изнемогаю в борьбе с поползновением упасть к его ногам и поцеловать эти ножки, – страсть бушует во мне с невообразимой силой, голос мой дрожит, как у юноши, и я говорю какую-то бессмыслицу. Однако же я далек от желания телесной связи. Я чувствую, что если б это случилось, я охладел бы к нему. Мне было бы противно, если б этот чудный юноша унизился до совокупления с состарившимся и толстобрюхим мужчиной. Как это было бы отвратительно и как сам себе сделался бы гадок! Этого не нужно».

2. Николай Гоголь, писатель

Достоверно о гомосексуальности Гоголя судить сложно. Будучи глубоко религиозным человеком, он даже в своих письмах никогда за собой не признавал любви к мужчинам. При этом в письмах к друзьям Гоголь писал, что никогда не знал женской любви. На вопросы доктора Тарасенкова во время последней болезни Гоголь сказал, что не имел связей с женщинами (в юности однажды посетил с друзьями бордель, но не получил удовольствия). В Италии писателя связала тесная дружба с художником Александром Ивановым, в жизни которого также не было женщин. Наконец, важным эмоциональным событием в жизни Гоголя была взаимная дружба (или любовь?) с 23-летним Иосифом Вьельгорским. Когда в 1838 году Вьельгорский умирал от туберкулеза, Гоголь буквально не отходил от его постели. Под впечатлением от этих событий Гоголь начал писать роман «Ночи на вилле» (но так и не закончил его). Описание их отношений выглядят там чуть более романтично, чем принято представлять мужскую дружбу.

«Я стал его обмахивать веткою лавра. «Ах, как свежо и хорошо!» – говорил он. Его слова были тогда, что они были! Что бы я дал тогда, каких бы благ земных, презренных этих, подлых этих, гадких благ, нет! О них не стоит говорить. «Ангел ты мой! ты скучал?» – «О, как скучал!» – отвечал он мне. Я поцеловал его в плечо. Он мне подставил свою щеку. Мы поцеловались. Он все еще жал мою руку. Ко мне возвратился летучий свежий отрывок моего юношеского времени, когда молодая душа ищет дружбы и братства между молодыми своими сверстниками и дружбы решительно юношеской, полной милых, почти младенческих мелочей и наперерыв оказываемых знаков нежной привязанности; когда сладко смотреть очами в очи и когда весь готов на пожертвования, часто даже вовсе ненужные. И все эти чувства сладкие, молодые, свежие – увы! жители невозвратимого мира – все эти чувства возвратились ко мне. Боже! Зачем?»

3. Марина Цветаева, поэтесса

Марину Цветаеву часто причисляют к лесбиянкам, но правильнее ее относить к бисексуалкам, так как нежные чувства она испытывала к представителям обоих полов. «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное, – какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное, – какая скука!» – писала она в 1921 году. К этому времени у нее уже закончился роман с поэтессой и переводчицей Софией Парнок, который длился с 1914-го по 1916 год. После расставания Марина вернулась к мужу, Сергею Эфрону. Цветаева посвятила Парнок цикл стихов «Подруга», а ее гомосексуальные переживания во многом отражены в ее эссе «Письмо к Амазонке», написанном на французском. В нем она с отчаянием пишет о том, что невозможность иметь ребенка, «это – единственная погрешность, единственная уязвимость, лиственная брешь в том совершенном единстве, которое являют собой две любящие друг друга женщины. Невозможность сопротивления не искушению мужчины, а надобе ребенка. Единственная слабость, рушащая самое дело. Единственная уязвимость, в которую устремляется весь вражеский корпус. Пусть когда-нибудь можно будет иметь ребенка без него, но нам никогда не иметь ребенка от нее, маленькую тебя, чтобы любить».

В письме к Ариадне Берг от 17 ноября 1937 года Цветаева дает такую интерпретацию своей нетрадиционной ориентации: «Ариадна! Моя мать хотела сына Александра, родилась – я, но с душой (да и головой!) сына Александра, то есть обреченная на мужскую – скажем честно – нелюбовь – и женскую любовь, ибо мужчины не умели меня любить – да, может быть, и я – их».

4. Сергей Дягилев, антрепренёр

В начале XX века гомосексуализм, действительно, становится даже отчасти модным. Но история Дягилева начинается раньше, еще в 1890 году, когда он в 18 лет приезжает из провинции в Санкт-Петербург в надежде стать певцом или композитором. Он остановился в доме своей тети Анны Философовой, широко известной как общественный деятель и выдающаяся феминистка. Там он знакомится с ее сыном Дмитрием Философовым, его ровесником. В 1890 году во время совместной поездки по Италии Дягилев и Философов стали любовниками на следующие десять лет. Вместе они выпускают журнал «Мир искусства». В числе знаменитых участников журнала была поэтесса и бисексуалка Зинаида Гиппиус. Ее первые эссе в журнале представляли описание ее путешествия и назывались «На берегах Ионического моря». В одной из глав было рассказано о ее пребывании в поселении гомосексуалов в Таормине на Сицилии, созданном фотографом обнаженной мужской натуры бароном Вильгельмом фон Глёденом. Гиппиус, также испытывая чувства к Философову, добилась его разрыва с Дягилевым. В 1908 году Дягилев встретил мужчину, ставшего его следующей большой любовью, – Вацлава Нижинского, которого на тот момент содержал богатый аристократ – князь Павел Львов. За пять лет их связи Дягилев развивает деятельность, благодаря которой малоизвестный молодой танцовщик становится всемирной знаменитостью. Но затем, находясь в разлуке с Дягилевым, во время морского путешествия в Южную Америку Нижинский неожиданно сделал предложение молодой венгерке, которую едва знал. Так внезапно для Дягилева проявилась бисексуальность Нижинского, скрытая во время связи с ним. Дягилев почувствовал себя брошенным, когда узнал о женитьбе Нижинского. Это было повторением случая с Философовым, когда женщина еще раз перешла ему дорогу и увела у него любовника. По прошествии некоторого времени, найдя нового любовника в лице Леонида Мясина, Дягилев был готов простить Нижинского и пригласил того сотрудничать дальше. Но Нижинский полностью доверил свою карьеру жене, а та, не испытывая к Дягилеву симпатии, добилась, чтобы их сотрудничество не возобновилось.

5. Сергей Эйзенштейн, режиссер

Часто Эйзенштейна причисляют к гомосексуалам на основании того, что он не водил романов с женщинами и оставил после себя в архиве множество рисунков на гомосексуальную тему. Это, однако, упрощенное представление. Сергей Эйзенштейн, не испытывавший сексуального влечения ни к женщинам, ни к мужчинам, долгое время пытался сам изучать свою ориентацию. В конце двадцатых годов он отправился в командировку в Западную Европу и Америку, чтобы ознакомиться с техникой звукового кино. Первый этап его поездки – Берлин. Он открывает ночные клубы, напудренных молодых людей, трансвеститов. Это зрелище, по словам его близкой подруги Мари Сетон, оживило в нем опасения по поводу своей природы. «Почему он не хотел любить женщину? Почему испытывал страх перед половым актом? Почему боялся, что общение с женщиной лишит его созидательной силы? Откуда эта навязчивая идея бессилия?» Он отправляется в Институт сексологии, основанный Магнусом Хиршфельдом, и проводит там много часов, изучая феномен гомосексуализма. Мари Сетон пишет, что Эйзенштейн сказал ей позднее: «Наблюдения привели меня к заключению, что гомосексуализм во всех отношениях – регрессия, возвращение в прошлое состояние деления клеток и зачатия. Это тупик. Многие говорят, что я – гомосексуалист. Я никогда им не был, и я бы вам сказал, если бы это было правдой. Я никогда не испытывал подобного желания, даже по отношению к Грише, несмотря на то, что у меня есть некоторая бисексуальная тенденция, как у Бальзака и Золя, в интеллектуальной области».

6. Рудольф Нуреев, танцовщик

В СССР гомосексуальные отношения были уголовно наказуемы, это было одной из причин, по которой знаменитый танцор предпочел не возвращаться с гастролей летом 1961 года. Когда в аэропорту Ле Бурже он принял это окончательное решение, у него в кармане были острые ножницы. «Если меня не выпустят из этого самолета, – предупредил он французского хореографа Пьера Дакота, – я убью себя прямо здесь».

В 60-х годах Нуреев переживает бурный роман с известным датским танцовщиком и хореографом Эриком Бруном. В конце шестидесятых и начале семидесятых его спутником жизни становится американец, преподаватель физики в Техническом университете штата Джорджия Уоллес Поттс. Мужчины семь лет прожили вместе в загородном поместье Нуреева недалеко от Лондона. Со своей третьей и последней любовью, Трэси, Нуреев познакомился в 1976 году. Трэси, студент Школы американского балета, оказался одним из дюжины начинающих танцовщиков, исполняющих роли лакеев в услужении у Нуреева-господина. И, по собственному признанию Трэси, он остался лакеем Нуреева на последующие тринадцать лет. Умер Нуреев в 1993 году от СПИДа, с которым сражался последние 13 лет своей жизни.

7. Наум Штаркман, пианист

Блестящий пианист, профессор Московской консерватории и отец не менее выдающегося пианиста современности Александра Штаркмана был долгое время практически под запретом. На его концертной (а на какое-то время и на педагогической) деятельности в СССР фактически был поставлен крест. В конце 50-х годов он был осужден по ст. 121 УК РСФСР (гомосексуализм). В 1969 году Штаркману позволили работать на внештатной основе в Музыкальном училище имени Гнесиных, к полноценной концертной деятельности на лучших мировых и отечественных сценах Штаркман вернулся лишь в 80-е годы.

Надо сказать, что последний год обучения в консерватории Штаркман консультировался у другого гениального пианиста – Святослава Рихтера. По мнению датского профессора Карла Ааге Расмуссена, автора книги «Святослав Рихтер: пианист», брак с певицей Ниной Дорлеак у Рихтера был показным. Биограф уверен, что именно гомосексуальность была причиной его постоянных тяжелых депрессий.
Интересно отметить, что другой знаменитый пианист – Владимир Горовиц, родившийся в Киеве и также отличавшийся нетрадиционной сексуальной ориентацией, эмигрировал в США, но и он вынужден был жить в фиктивном браке, страдал депрессией и даже пытался «лечиться» электрошоковой терапией.
Источник

Источник

из воспоминаний Понтрягина

С Колмогоровым я познакомился летом 1929 года в Гаграх, где мы с матерью провели целых два месяца. Я часто встречался там с Александровым и Колмогоровым, Во всяком случае, мы очень часто купались вместе. Александров и Колмогоров приехали в Гагры не одновременно. Сперва приехал Александров и стал ждать Колмогорова, который шёл через перевал, притом совершенно один, что очень беспокоило Александрова и меня. Беспокойство это переросло в мучительную тревогу, когда Колмогоров не явился к назначенному сроку.

Александров за несколько лет до этого потерял своего друга, Урысона, при трагических обстоятельствах. Урысон утонул в Атлантическом океане во время сильного прибоя на глазах у Александрова. В Гаграх Александрову чудилась гибель только что обретённого нового друга. Колмогоров опоздал на несколько дней. Оказалось, что при переходе через перевал он уронил сумку с документами в пропасть и не мог её достать. Когда он ночью спустился в Сочи, то женщина-милиционер задержала его как подозрительную личность и отправила в дом предварительного заключения, где он просидел четыре или пять дней, тщетно добиваясь, чтобы его выпустили или навели о нём справки. Наконец это удалось сделать, и тогда ему была возвращена свобода.
***
Колмогоров был избран академиком в 1939 году, а Александров — только в 1953 году. За весь этот период Колмогоров прилагал все усилия, чтобы провести Александрова в академики. И вот однажды перед очередными выборами Колмогоров пришёл ко мне домой, чтобы посоветоваться о предстоящих выборах.

Он рассказал мне, что Лузин, живший тогда в санатории Болшево, вблизи дач Александрова и Колмогорова, специально пришёл к ним и предложил свою поддержку Александрову на выборах. Просил ли он за эту поддержку я не знаю. Колмогоров об этом ничего не сказал. Колмогоров просил моего совета: можно ли полагаться на Лузина. Я искренне думал, что Лузин не обманет, как же иначе! Он обещал! И сказал Колмогорову: «Будьте уверены, Лузин Вас не обманет».

Через некоторое время после того, как выборы произошли, в институте появилось странное распоряжение дирекции: Колмогоров на три месяца переводился из заведующего отделом в старшие научные сотрудники. Основанием было распоряжение Президента Академии наук СССР.

Причина этого понижения Колмогорова в должности на три месяца скоро выяснилась. Лузин, который обещал Александрову поддержку, произнёс на выборах примерно следующую речь: «Если мы хотим выбрать выдающегося математика и прикладника, то должны голосовать за Петровского, если мы хотим выбрать выдающегося теоретика, то должны голосовать за Чеботарёва, ну а если мы интересуемся философом, то можем выбрать Александрова».

Такая речь никак не могла рассматриваться как поддержка кандидатуры Александрова. Выйдя в коридор после этого, Колмогоров стал попрекать Лузина в обмане. А тот сказал ему: «Голубчик, успокойтесь, не волнуйтесь, вам надо обратиться к врачу». И начал похлопывать его не то по плечу, не то по руке. Колмогоров пришёл в ярость и сказал: «Что же вы хотите, чтобы я вам в физиономию плюнул или по морде дал!» А Лузин продолжал свои уговоры: «Обратитесь к врачу».

Тогда Колмогоров не выдержал и ударил его по лицу. Так как при этом присутствовало мало народу, то тут же было решено, что эпизод останется в тайне и никому не будет сообщён.

Источник

А. Н. Колмогоров, “Воспоминания о П. С. Александрове”

ВОСПОМИНАНИЯ О П. С. АЛЕКСАНДРОВЕ

А. Н. К о л м о г о р о в

Павел Сергеевич Александров умер за полгода до моего восьмидесятилетия.
Будучи редактором журнала «Успехи математических наук», он в
марте 1981 г. счел нужным приготовить для последующего опубликования
в журнале небольшую статью обо мне. В ней он пишет следующее:

«Моя дружба с А. Н. Колмогоровым занимает в моей жизни совершенно
исключительное, неповторимое место; эта дружба перешагнула в 1979 г.
через свое пятидесятилетие, и за весь этот полувековой период не только не
дала никакой трещины, но не сопровождалась даже никакой ссорой, не было
у нас за все это время и какого бы то ни было взаимного непонимания по вопросам,
сколько-нибудь важным для нашей жизни и миросозерцания; даже
тогда, когда наши взгляды на какой-нибудь из этих вопросов были различны,
мы относились к этим взглядам друг друга с полным пониманием
и сочувствием».

Наша тесная дружба началась в 1929 г. Публикуя сейчас описание нашей
с Павлом Сергеевичем жизни в начальный период этой дружбы (1929 —
1931 гг.), я хочу предварить его признанием, частично повторяющим приведенные
выше слова Павла Сергеевича: для меня эти пятьдесят три года
нашей тесной и неразрывной дружбы явились основой того, что вся моя
жизнь в целом оказалась преисполненной счастья, а основой моего благополучия
явилась непрестанная заботливость со стороны Павла Сергеевича.

Наше личное знакомство началось через небольшой срок после моего
поступления в Московский университет — в 1920 г. Наши первые встречи
в 1920—1929 гг. описаны в первой главе. Вся вторая глава посвящена нашему
путешествию летом 1929 г. по Волге и на Кавказ. В третьей главе рассказывается
о нашей поездке за границу (в Гёттинген и Париж) в 1930 —
1931 гг. В заключение приводятся выдержки из писем Павла Сергеевича ко
мне из США, куда весной 1931 г. он отправился из Европы и где он пробыл
около четырех месяцев.

А. Н. Колмогоров, “Воспоминания о П. С. Александрове”, УМН, 41:6(252) (1986), 187–203

Источник

Колмогоров и александров отношения

Совершенная строгость. Григорий Перельман: гений и задача тысячелетия

В 2002—2003 годах российский математик Григорий Перельман опубликовал в интернете доказательство гипотезы Пуанкаре — «задачи тысячелетия», за решение которой американский Институт Клэя назначил премию в миллион долларов. Математическому сообществу потребовалось время, чтобы признать достижение Перельмана. Однако вручить награду ученому так и не удалось: он отказался от нее, как ранее отказался от престижной медали Филдса. Несколько лет назад Перельман сообщил, что больше не занимается математикой, и свел к минимуму контакты с внешним миром.

Известный журналист и писатель, заместитель главного редактора проекта «Сноб» Маша Гессен исследует феномен Перельмана, опираясь на многочисленные интервью с его учителями, соучениками и коллегами. Особое место в книге отведено истории российских матшкол, воспитавших не одно поколение замечательных ученых и просто думающих людей. «Совершенная строгость» — первая книга Гессен, выходящая на русском языке.

Perfect Rigor. A Genius and The Mathematical Breakthrough of the Century

Издательство Астрель, Издательство CORPUS, 2011

Перевод с английского Ильи Кригера

Предисловие к русскому изданию

В биографии гения описывается не столько он сам, сколько окружение, среда и эпоха. Григорий Перельман, доказавший гипотезу Пуанкаре, одну из самых знаменитых математических проблем всех времен, — уникальное явление, однако на каждом этапе своего пути к вершине он был одним из многих. Его учили математике — сначала школьные учителя и руководители математических кружков, потом — выдающиеся математики — вместе с другими детьми, студентами, аспирантами. Он участвовал в математических олимпиадах, в которых участвуют тысячи и побеждают десятки ребят. Он представлял свои работы на семинарах в ведущих исследовательских центрах мира, где выступают сотни других ученых, занимающихся сходными проблемами. Задача биографа — найти среди множества фактов, делающих гения таким же, как все, те немногие отличия, которые сыграли решающую роль.

В книге о Григории Перельмане Маша Гессен переоткрывает несколько жанров. Это и биография современника, основанная прежде всего на тщательной работе со свидетельствами очевидцев, и популярная история науки, требующая исключительной точности в изложении научного контекста. Обычному читателю немногое известно про мир столичных математических школ или мировой академической элиты — тем большая ответственность лежит на авторе, рассказывающем про эти миры. Принадлежность к ним нисколько не облегчает дело — для их обитателей как раз характерна полная неспособность взглянуть на среду своего обитания со стороны. Удивительно, как Маше Гессен — в прошлом ученице матшколы, московской еврейской девочке — удается смотреть на этот мир отстраненно. Даже тот факт, что книга писалась на английском, для зарубежного читателя, идет ей на пользу — благодаря этому советский фон жизни Перельмана, о котором у каждого нашего соотечественника есть свое представление, лишен мелких ненужных подробностей.

В 1998 году Сильвия Назар, корреспондент «Нью-Йорк тайме», опубликовала биографию выдающегося математика, лауреата Нобелевской премии по экономике Джона Нэша “А Beautiful Mind». Описание жизни Нэша, гения, страдавшего шизофренией и победившего свою болезнь, высоко подняло планку научной биографии. Фильм, поставленный по книге (в России он вышел под названием «Игры разума»), посмотрели миллионы. Книга Назар — это не только захватывающее чтение, но и подробный, основанный на скрупулезной работе с источниками рассказ об интеллектуальной атмосфере, окружавшей ученого, о сути решенных им математических проблем и даже о медицинских подробностях, без которых невозможно понять взлеты и падения в жизни Нэша. Книга Маши Гессен — такой же ориентир для будущих российских авторов. В ХХ веке наша страна дала миру целую плеяду великих математиков, но где биографии Колмогорова, Понтрягина, Арнольда, Громова? Их пока нет — биографий, интересных не подробностями личной жизни, а возможностью увидеть и понять контекст, в котором могли появиться ученые подобного масштаба; проследить историю возникновения и развития их идей.

Дополнительная трудность, стоявшая перед Сильвией Назар, когда она писала о Нэше, заключалась в том, что в момент опубликования книги ее герой был жив, — это проблема для любого биографа. Задача Гессен была еще труднее. Перельман не просто жив. Он, в сущности, очень молод — в 2011 году ему исполнится лишь 45. Хотя Перельман вряд ли прочтет эту книгу, многие его коллеги соглашались рассказать Гессен о своем опыте общения с ним только при условии, что их имена не будут упомянуты в связи с конкретными высказываниями. Это при том, что почти все они говорят о Перельмане с восхищением! На протяжении всей книги не покидает ощущение, что Перельман гениален не только как математик, но и как собственный PR-менеджер. Каждая мелочь, осмеянная на страницах газет, оказывается необходимой деталью целостного облика, каждое нарушение «правил игры» — например нежелание послать статью в рецензируемый журнал — только приближает победу.

В марте 2010 года Институт Клэя присудил Перельману премию в миллион долларов за решение одной из семи «задач тысячелетия» — доказательство гипотезы Пуанкаре, а летом, после трехмесячной паузы, Перельман объявил об отказе от премии. Объясняя свое решение информационному агентству — ровно в той степени, в какой он счел нужным его объяснить, — Перельман сказал, что основная причина состоит в том, что он не согласен с решением «организованного математического сообщества». Ричард Гамильтон, математик, в чьих работах была изложена программа исследований, которую сумел осуществить и завершить Перельман, заслуживал премии за доказательство гипотезы Пуанкаре не в меньшей степени.

Если Перельман так справедлив к Гамильтону, — а это не первый случай в жизни выдающегося математика, когда он отказывается мириться с несправедливостью, — то он отдал бы должное и своему биографу. Уважение, а не панибратство, внимание, а не праздное любопытство, следование фактам, а не занудство — лучшее, чего мог бы ожидать герой биографии от своего автора. Все это есть в книге Маши Гессен.

Константин Сонин, профессор Российской экономической школы.

Пролог. Проблема на миллион

Цифры способны заворожить кого угодно. Те, кто занимается математикой, склонны охотнее других людей наделять цифры смыслом.

В 2000 году ведущие математики мира собрались в Париже, чтобы оценить состояние своей отрасли знаний. Это было событие исключительной важности. Ученые говорили о красоте математики, о заслугах друг друга и — самое важное — вместе мечтали о будущем. «Встречу тысячелетия» организовал Институт Клэя — некоммерческая организация, основанная бостонским бизнесменом Лэндоном Клэем и его супругой Лавинией для популяризации математики и поощрения занятий ею. За два года своего существования институт обзавелся впечатляющим офисом неподалеку от Гарвардсквер в Кембридже (штат Массачусетс, США) и вручил несколько наград за выдающиеся исследования.

Теперь Институт Клэя намеревался предложить амбициозный план развития математики. По словам Эндрю Уайлза — британского ученого, доказавшего в 1995 году Великую теорему Ферма, собравшиеся в Париже ученые должны были составить перечень наиболее сложных математических проблем XX века, решение которых мы более всего хотели бы увидеть: «Мы не знаем, как и когда будут решены эти задачи. На это может уйти пять лет, а может и сто. Но их решение откроет совершенно новые возможности для математических находок, новые горизонты».

Источник