Что такое лоботомия простыми словами

Нобелевка за блендер для мозга: что такое лоботомия

Нейропсихологи уже не первое столетие изучают работу когнитивных функций головного мозга, а также их нарушения и аномалии. Недостаточная база знаний ограничивает способы терапии. Поэтому истории известны варварские методы облегчения страданий больного и минимизации его угрозы для окружающих. Один из самых впечатляющих случаев из недалекого прошлого — лоботомия. Как и зачем ее делали и делают ли сейчас?

Порочные непрочные связи

Само слово лоботомия образовано от греческих корней «доля» и «разрез», что полностью отражает ее суть. Это хирургическая операция, в ходе которой перерезаются нервные пути внутри головного мозга человека. Для чего она нужна? — Данный метод стали применять в медицине 1930-40-хх гг. для борьбы с различными расстройствами психики, и он обрел невероятную популярность в Западной Европе и США.

Предполагалось, что если удалить лобную долю или отделить ее от остальных структур мозга, это поможет избавиться от проявления агрессии и сократить симптомы психических расстройств. В те годы нервная система не исследовалась достаточно, чтобы диагностировать нарушения и оценить, что происходит после подобного вмешательства.

Практиковалась также еще одна подобная операция по пересечению нервных путей — лейкотомия или префронтальная лоботомия мозга. Ее отличие от лоботомии в том, как она делается — при этой манипуляции пересекались нервные пути, лежащие в белом веществе мозга. То есть нервные волокна лимбической системы, которая отвечает за эмоциональное состояние и поведение. Пациенты после такого вмешательства вели себя заметно спокойнее, однако оставались покалеченными до конца жизни. Они теряли самоконтроль, а их интеллект деградировал. В результате они не могли самостоятельно существовать.

Сначала лоботомия назначалась практически безнадежным пациентам, конкретных показаний к лоботомии не было определено. Однако благодаря простоте проведения (ее выполняли даже не хирурги) и сиюминутному результату обрела популярность и стала проводиться под разными предлогами и тем, у кого вообще не было потребности в психиатрической помощи.

С широко закрытыми глазами

Как вообще доктора пришли к подобной идее? Сначала исследования проводились только на шимпанзе. А первым, кто испытал метод на людях, был португалец Эгаш Мониш. Уже через год после разработки метода, в 1936 году, он приступил к первой операции. Но из-за собственной болезни он лишь руководил операцией, а проведение доверил нейрохирургу по имени Алмейда Лима.

В дальнейшем еще более сотни операций было проведено под руководством Мониша. Причем, состояние пациентов не оценивалось до и после вмешательства, человек после лоботомии просто наблюдался всего несколько дней. Процедура завоевала доверие и популярность благодаря опубликованным данным о результатах 20 операций: 7 пациентов полностью выздоровели, 7 показали заметные улучшения и 6 остались без улучшений, что означает успешность метода. Разумеется, о многочисленных негативных последствиях умолчали. А последствия эти насчитывают десятки тысяч человек — это лишь в Америке.

В 1949 году Эгаш Мониш стал лауреатом Нобелевской премии. Что значит, его разработку лоботомии признали как лечебное мероприятие при психиатрических патологиях. Чуть позже родственники пострадавших пациентов требовали отменить решение о премии, однако все тщетно. Лоботомия была дешевым и достаточно простым способом лечения агрессивных пациентов, а консервативных методов лечения психиатрических заболеваний тогда вовсе не было.

Нож для колки льда доктора Фримена

В послевоенное время произошла вторая волна популярности лоботомии. Ее спровоцировал американский психиатр Уолтер Фримен, который разработал трансорбитальную лоботомию, она проводилась через глазницу. При этом обезболивание тогда почти отсутствовало, так что Фримен применял электросудорожную терапию — пока пациент был без сознания, доктор успевал провести манипуляцию.

Советы за и против лоботомии

Советские психиатры и хирурги рассматривали вопрос целесообразности лоботомии в психиатрии деликатно. Они тщательно изучали, что это за операция, и не стали сразу массово проводить ее, подобно Монишу. Среди таких осторожных специалистов был основоположник советской нейрохирургии Н. Н. Бурденко.

Среди единомышленников западных коллег был профессор А. С. Шмарьян. Его популяризация префронтальной лоботомии получила сторонника — нейрохирурга Б. Г. Егорова, который впоследствии стал директором Института нейрохирургии. Процедуру модифицировали, а пациенты отбирались очень строго. Применялась лоботомия в СССР только при отсутствии эффекта от консервативных методов. Пациентов внимательно обследовали и наблюдали до и после операции.

Лоботомия стала считаться допустимой мерой примерно в 1948 году благодаря накопленным знаниям, обязательным условием проведения был квалифицированный нейрохирург. В это же время начала развиваться нейрофизиология, методы проведения лоботомии тоже совершенствовались. Динамика казалась удовлетворительной — при параноидальной шизофрении у 50% больных отмечались положительные изменения, а примерно пятая часть возвращалась в норму.

Через 2 года лоботомию официально запретили. Это произошло благодаря профессору В. А. Гиляровскому. Он инициировал проверки, которые выявили у всех пациентов органические расстройства мозговой деятельности. А дальнейшие наблюдения за пациентами свидетельствуют, что в течение примерно 15 лет разрушенная связь внутри головного мозга восстанавливалась в какой-то мере, что возвращало психические нарушения.

Это очередной раз иллюстрирует уникальную способность нашего мозга наращивать нервные связи — нейропластичность. Именно благодаря нейропластичности мы можем в течение всей жизни познавать что-то новое и обретать навыки. Для этого нужно регулярно давать ему правильную нагрузку. Когнитивные тренировки на онлайн-тренажерах Викиум позволяют комплексно развивать основные функции мозга — внимание, память и мышление. Занимайтесь на Викиум всего по 15 минут в день, чтобы держать мозг в тонусе!

Источник

«Оживший ночной кошмар». Краткая история лоботомии в портретах ее идеологов и жертв

«Операция на головном мозге от сумасшествия» — именно под этим модным для середины ХХ века слоганом продвигалась лоботомия. О том, как повреждение «неправильного мозга» стало главным хитом тогдашней психиатрии, и о том, что происходило с прооперированными, рассказывает Марина Гранатштейн.

Содержание:

Жертвы: Роза

Она сказала: с Розой надо что-то срочно делать. Ей сказали: есть один способ. Это новая, недавно разработанная операция. Да, риски высоки, но, если всё пройдет успешно, Роза перестанет страдать. Она станет спокойнее, она станет счастливее — и, конечно, больше не будет говорить эти ужасные, непредставимые вещи…

Роза родилась в 1909 году, в одном из маленьких городков американского Юга, — первый, желанный ребенок в семье светской красавицы и успешного коммивояжера. Ранние годы Розы и ее маленького брата Тома были счастливыми — мать жила обычной для нее жизнью «социальной бабочки», отец появлялся дома лишь наездами, а детьми занимались любящие дед с бабкой. Но вскоре привычный уклад был сломан — отцу Розы предложили место начальника в крупном городе соседнего штата. Семье пришлось переехать, все старые связи были потеряны. Новая работа отца не предполагала отлучек из дома. Брак родителей Розы перестал быть «гостевым», и противоречия между ними, существовавшие с самого начала, переросли в настоящую войну.

На новом месте отец Розы чувствовал себя как зверь в клетке. Он много пил, изводил жену придирками и шантажировал деньгами, она отвечала пассивной агрессией. Атмосфера в доме была пронизана напряжением, и нередко дети не могли уснуть от страха, слыша крики родителей, доносившиеся из спальни. Как следствие, Том рос тревожным, до болезненного чувствительным ребенком, а Роза, в детстве активная, общительная и ласковая, к подростковому возрасту стала боязливой, депрессивной и мнительной.

Отец не хотел тратиться на образование Розы (зачем девочке учеба?), но благодаря связям деда-священника в 16 лет ее взяли в католический колледж. В колледже дела у нее, судя по письмам, шли неплохо. Но вскоре обучение пришлось прервать — вместо него Розе предстоял традиционный для высшего общества США «выход в свет».

Родители рассчитывали, что на серии вечеринок, встреч и званых обедов дочь, как и другие девушки, быстро найдет приличного жениха — но, увы, план с треском провалился. Роза была красивой, с точки зрения некоторых — даже очень, но уж слишком странной. На свидании она могла весь вечер просидеть, не проронив ни слова, или, наоборот, час подряд с лихорадочным воодушевлением говорить на какую-нибудь нелепую, «несветскую» тему. Ни один из молодых людей не захотел встретиться с Розой дважды — настоящая катастрофа в глазах матери, для которой выгодный брак был идеей фикс.

Забракованная на брачном рынке, Роза попыталась устроиться на работу. Но в США тех лет выбор вакансий для женщин без образования был невелик. С трудом окончив курсы машинисток, Роза поступила на работу секретаршей, но несмотря на отчаянное старание (а может, как раз благодаря ему) ее сочли слишком нервной и неловкой и уволили на следующий же день. Узнав об увольнении, Роза с рыданиями заперлась в кабинке туалета, и, чтобы вытащить ее оттуда, пришлось вызывать в офис мать и брата.

Алкоголизм отца Розы прогрессировал, конфликты между родителями становились всё тяжелее. Роза, пытаясь защитить мать, сама оказывалась «на линии огня», и отец грозил, что выкинет ее на улицу. Любимый брат Розы давно уехал из дома, посвятив себя учебе и карьере, у нее же не было ничего: ни жениха, ни работы, ни жизненных перспектив. Она часто жаловалась, что чувствует себя «умирающей», и целыми днями могла сидеть, запершись в своей комнате. Вскоре у нее диагностировали шизофрению.

Первая госпитализация в психиатрическую клинику, вторая, третья. После каждого пребывания в больнице Розе становилось только хуже, что неудивительно — ее лечили инсулиновыми комами и метразолом, неэффективными, болезненными и травмирующими психику методами, которые могли бы свести с ума и совершенно здорового человека. К концу 1930-х тридцатилетняя Роза почти не выходила из психиатрической клиники, а когда ее состояние чуть улучшалось — вновь попадала в дом, за пристойным фасадом которого скрывались алкоголизм, измены, скандалы и рукоприкладство.

Однажды, когда Роза рыдала после очередного скандала между родителями, отец принялся ее утешать и — как была уверена Роза — коснулся ее в «сексуальном» ключе. Теперь мысль о сексуальных поползновениях отца не выходила у нее из головы. Как-то раз мать Розы, вернувшись домой, застала дочь в истерике — та кричала, что пьяный отец пришел к ней в комнату и домогался ее. Отчаявшаяся Роза больше не хотела соблюдать приличия — могла за столом заговорить о том, как девочки в колледже мастурбировали с помощью церковных свечек.

Так дальше продолжаться не могло. Надо было срочно что-то делать. Врачи сказали, что Розе может помочь новая операция. Они вскроют череп Розы и сделают несколько надрезов, отделяя ее «эмоциональный центр» — таламус — от «центра разума», лобной коры. «Лишние», «нездоровые» эмоции перестанут затоплять ее ум, рациональность восторжествует — и безумие пройдет.

В конце 1941 года мать Розы подписала документы на проведение одной из первых в США операций лоботомии, и 13 января 1942 года мозг Розы был вскрыт на операционном столе.

Роза и вправду забыла про свечки и воображаемые (а может, и нет) домогательства отца. В письме к родным после операции она писала, что мечтает о черном кофе с печенькой, и просила прислать ей доллар на мороженое. И хотя сперва Роза казалась родным успокоенной и повеселевшей, вскоре стало понятно: всё не так просто.

Операция, которая должна была вернуть ее к нормальной жизни, привела к обратному результату — Роза навсегда поселилась в своих фантазиях, не отличая реальности от вымысла, считая себя то персонажем романов XIX века, то английской королевой.

Остаток жизни — очень долгой — она провела в учреждениях (самых дорогих — на деньги разбогатевшего брата). Брат, узнавший об операции лишь постфактум, всю жизнь винил мать за принятое ею решение и себя за то, что не был рядом. Случившееся с Розой преследовало его до конца дней.

История Розы типична сразу во многих отношениях. Во-первых, диагноз шизофрения (хотя первоначально лоботомия применялась к людям с тревожными расстройствами, позже главной мишенью стали «шизофреники» — самые тяжелые, самые бесправные жители больниц). Во-вторых, запрос на операцию, исходивший от родственников, и результаты в виде целой жизни в учреждении (хотя операция позиционировалась как верный способ «вернуть пациентов домой из клиник», на самом деле, как показали поздние исследования, закрепиться в «наружней» жизни она помогала мало). В-третьих, стремление объяснить страдание, вызванное обстоятельствами, отношениями с семьей и социумом, — проблемой, находящейся в индивиде, «внутри мозга».

И в-четвертых, но далеко не в-последних: Роза была женщиной. Несмотря на то что самая известная история лоботомии в популярной культуре — расправа с бунтарем Макмерфи из «Полета над гнездом кукушки», в реальности 60–80% операций проводились именно на женщинах.

Идеолог лоботомического бума Уолтер Фримен прямо объявлял, что женщины подходят для операции лучше мужчин. Связано это было, конечно, не с мифической разницей между мужским и женским мозгом, а с гендерными стереотипами.

Женщине в тогдашнем обществе отводилось место на кухне, а вернуть лоботомированного человека к плите и раковине было значительно легче, чем к фабричному станку или за офисный стол.

Таким образом, хотя значимости книги Кизи в деле борьбы за свободу отрицать и нельзя, с исторической точки зрения, пожалуй, более типична пьеса Теннесси Уильямса «Внезапно, прошлым летом», где властная богатая дама приказывает лоботомировать племянницу, чтобы та не извлекла на свет страшные семейные тайны.

Операция, в 1942 году считавшаяся редкой, уже спустя пять лет набрала чудовищные обороты: за время первой волны психохирургии в одних только США будет лоботомировано 40–50 тысяч человек. Лоботомия прошла путь от экспериментальных операций до медицинского феномена, изменившего жизни сотен тысяч людей, а главный ее апостол, невролог Уолтер Фримен — от эксцентричного лабораторного ученого до врача-маньяка из фильма ужасов.

А начиналось всё тихо и скромно, в рамках строгого академического дискурса — с подопытной шимпанзе Бекки.

Лоботомия известна нам как американское явление. На деле США были страной с наибольшим абсолютным количеством лоботомированных людей, но с далеко не самым большим количеством на душу населения. Этот рекорд — за странами Скандинавии, а именно за Норвегией, где лоботомия была проведена каждому 7 из десяти тысяч населения, и за Швецией с шестью людьми из десяти тысяч. История лоботомии в Скандинавии во многом повторила американскую: влиятельные энтузиасты метода, истерика в прессе, замалчивание правды о методе, гендерный перекос и связь с евгеническими идеями. Популярен метод был и в Британии, и даже в Японии.

Идеологи: Уолтер

Лето 1935 года, Лондон, Второй мировой конгресс неврологов. Исследователи из разных стран прибыли, чтобы обсудить функции лобных долей мозга человека. В программе — доклад двух ученых из американского Йеля, представлявших результаты эксперимента по хирургическому повреждению лобных долей у шимпанзе. Одна из двух шимпанзе, самочка Бекки, после операции полностью утратила так называемую экспериментальную тревожность: раньше она переживала, если делала ошибку в задании, и страдала, если ей не давали лакомства, теперь же стала безразличной, всем довольной, «управляемой».

В числе присутствовавших в зале был Антонио Каэтано де Абреу Фрейре, в миру известный под псевдонимом Эгаш Мониш, — влиятельный португальский невролог и успешный политический деятель, уже дважды номинировавшийся на Нобелевскую премию, но пока не получивший ее.

Во время обсуждения доклада Мониш задал вопрос. Его интересовало, нельзя ли повторить подобную операцию на психически больных людях.

Читайте также

Автор опыта над Бекки, Джон Фултон, по его собственным словам, «испугался» и назвал идею кощунственной. В зале повисла неловкая пауза — выступление Мониша шокировало многих. Но был один человек, который не смутился и не занервничал, а, наоборот, ощутил восхищение перед «дерзостью» и «широтой научной мысли» португальского ученого. Звали этого человека Уолтер Джексон Фримен II.

Уолтер Фримен не был ни «селф-мейдом», ни талантливым одиночкой, пробившимся в модную тогда неврологию из самых низов. Напротив, он родился во влиятельной медицинской семье — его дед, Уильям Кин, был основателем американской нейрохирургии, первым человеком, сумевшим в США успешно удалить опухоль мозга. Именно вмешательство деда позволило двадцативосьмилетнему Уолтеру, только закончившему интернатуру, занять престижную должность главы лаборатории в крупной психиатрической больнице Св. Елизаветы в Вашингтоне.

Воспитан Фримен был в атмосфере религиозной строгости. Эмоции в семье считалось нужным подавлять, а когда они всё же прорывались наружу, происходило это в причудливой, пугающей форме — к примеру, когда юного Уолтера поймали на прогулах, его отец, вместо того чтобы наказать сына, принялся исступленно бичевать самого себя у него на глазах. Став взрослым, Фримен будет с неприятием, граничащим с ненавистью, отвергать любые «чрезмерные» эмоции, любое «нездоровое» возбуждение. Неудивительно, что больные в Св. Елизавете вызвали у него не сочувствие, а «смесь стыда, отвращения и страха».

В американском обществе на тот момент господствовали идеи евгеников, считавших, что люди изначально, от рождения, делятся на два сорта — качественных, «евгенических» («благородно рожденный» в переводе с греческого), и порченых, «дисгенических» («дурнорожденных»).

Психически больные, само собой, попадали во вторую категорию. Немало евгеников было среди ученых и врачей, имелись они и среди политиков и крупных бизнесменов, которые были способны влиять на науку, спонсируя исследования определенной направленности. Фонд Рокфеллера и Институт Карнеги, к примеру, богато финансировали ученых и лаборатории, которые обещали показать, что причины психических болезней коренятся в изначальной «неправильности» мозга больного, а вовсе не в плохих условиях жизни, стрессе и нищете.

Уолтер Фримен не остался в стороне от модного тренда. Как и другие, он решил искать причины психических расстройств в «дефектах мозга». Вооружившись инструментами для вскрытия и огромным запасом трупов умерших больных (благо, в них недостатка не было: смертность в психиатрических учреждениях США того времени превышала «наружнюю» в 10–15 раз), он принялся за работу. Но почти полторы тысячи вскрытий умерших пациентов не дали ему ровным счетом ничего. Мозг больных, с отчаянием понял он, ничем не отличается от мозга здоровых. Не только под черепной коробкой, но и нигде в теле причин сумасшествия обнаружить не удалось.

Но вернемся к Эгашу Монишу и его интересу к шимпанзе Бекки. Впоследствии португальский ученый яростно настаивал, что задумывался об операциях на мозгу «безумцев» еще с начала 1930-х годов. Но факт остается фактом — именно после лондонского конгресса он начал активно готовиться к экспериментам на человеке. Уже осенью того же года он провел первую операцию, названную им префронтальной лейкотомией, на шестидесятитрехлетней женщине с диагнозом тревожная депрессия. Часть коры ее мозга была разрушена инъекциями спирта; как зафиксировал Мониш, после этого женщина стала «заметно спокойнее». Чуть позже Мониш прооперировал еще 19 больных. Одним он повреждал мозг хирургически, с помощью инструмента «лейкотома», другим делал в мозг две, три, семь инъекций спирта. Из 20 первых пациентов 17 были женщинами.

Мониш пренебрегал фоллоу-ап-обследованиями — иногда вовсе не общался с прооперированными пациентами, полагаясь на расплывчатые отзывы, полученные от медсестер и больничных врачей. Научная теория, предложенная им для объяснения лейкотомии (нездоровые идеи, утверждал он, каким-то образом «фиксируются» в тканях лобных долей), была откровенно слаба даже по стандартам того времени. Всё это не помешало Монишу возвестить об успехе метода. Лейкотомия достигала главного: гасила психическое возбуждение, притупляла эмоции, делала по крайней мере часть больных тише, покорнее, «управляемее». Кроме того, она косвенным образом подтверждала идеи евгеников (которые разделял и Мониш). Мысль была простая: раз на поведение «безумца» можно влиять хирургически, значит, проблема всё-таки во «второсортном» мозгу (да, по правде, логика тут и не ночевала — но евгеники вообще не страдали излишней рациональностью).

Узнав об успехах Мониша, Фримен отправил ему полное восторгов письмо. Тот пообещал оказать всю возможную помощь в интродукции метода в США. Имея доступ к медицинским заметкам «отца лейкотомии» и контакты производителей лейкотомов, Фримен мог приниматься за работу — и сделал это не откладывая.

По образованию Фримен был невропатологом и толком не умел оперировать, так что для работы он нашел напарника-нейрохирурга — молодого Джона Уоттса из Университета Джорджа Вашингтона. Технику операции решено было слегка видоизменить и назвать по-другому — не лейкотомией, а лоботомией. Вскоре в тандеме (Фримен режиссирует, Уоттс режет) они прооперировали свою первую пациентку, шестидесятитрехлетнюю Эллис Хэммот с диагнозом тревожная депрессия. В последнюю минуту она передумала и хотела отказаться от операции, не желая терять свои густые кудрявые волосы. Фримен бестрепетной рукой дал наркоз, пояснив, что «после операции она о волосах всё равно не вспомнит». Так и будет: забыв и о волосах, и о том, что заставляло ее рыдать по ночам, стоять раздетой перед окном и мечтать о самоубийстве, новая Эллис Хэммот отправилась домой к мужу, не выказывая ни радости, ни боли, ни грусти, ни облегчения.

Фримен занялся психохирургией исключительно вовремя. Западная психиатрия, как и все последние 40–50 лет, находилась в отчаянном поиске методов лечения психических расстройств. Перепробовано было уже многое (душ Шарко, охлаждение и перегревание тела, да что там, даже удаление здоровых зубов, матки, частей кишечника, считавшихся причиной «инфицирования организма»). Все эти методы сперва радостно подхватывались врачами и объявлялись невероятно полезными и эффективными. Но вскоре врачей и публику неизменно ждало разочарование.

Самыми популярными на момент появления лоботомии были способы, которыми лечили бедную Розу из первой части статьи, то есть инсулиновые комы и метразоловый шок. Оба они высоко ценились за повреждение мозга на молекулярном уровне, которое, как считалось, имело прекрасный терапевтический эффект.

Но инсулинокоматозная терапия была долгой и дорогой (больного нужно было под тщательным надзором погружать в кому десятки раз на протяжении месяцев), метразоловые конвульсии тоже надо было вызывать не раз и не два. Кроме того, метразол повреждал не только мозг — конвульсии от него были настолько сильными, что у больных нередко рвались мышцы, вылетали суставы и трескался позвоночник. В этом всё же было что-то сомнительное. Лоботомия работала «чище». В успешных случаях она нарушала работу мозга, почти не влияя на остальные системы организма. Ее можно было провести за пару часов, а результаты, по уверениям Мониша и Фримена, держались всю жизнь. Кроме того, было в лоботомии некое обаяние технологичности, рациональности. Она как бы воплощала все достижения современной медицины. «Операция на мозге от сумасшествия» — это звучало солиднее, моднее старых соматических методов.

Лоботомия распространилась по США с невероятной быстротой. Спустя несколько лет после операции над Эллис Хэммот газета «Тайм» уже писала, что «ведущие лоботомические центры Америки буквально затоплены запросами на операцию — от алкоголиков, фрустрированных бизнесменов, несчастных домохозяек и людей, которые просто слишком много нервничают».

Значительную роль в этом стремительном распространении сыграла сама пресса. Поразительно, но факт — еще до того, как уведомить о результатах первых операций медицинское сообщество, Фримен пригласил на встречу научного журналиста из влиятельной газеты «Вашингтон Ивнинг Стар». За первой публикацией (которая настолько понравилась Фримену и Уоттсу, что они использовали фразы из нее в научных докладах) последовали еще одна, и еще, и еще. И если тон первой статьи был более-менее осмотрительным, то в последующих лоботомия уже описывалась как волшебное свойство от всех проблем: способ «избавиться от лишних нервов», «вывернуть ум наизнанку», сделать из неверных жен «ласковых помощниц мужа», «превратить диких животных в нежных созданий», избавить юных девушек от «нездоровой» сексуальности — словом, полностью изменить личность человека, никак не меняя его жизненные обстоятельства. Уровень смертности и тяжелые побочные эффекты, конечно, оставались за кадром.

По сути это была рекламная кампания, но Фримен делал вид, что он тут ни при чем. В мемуарах он подчеркивал, что не имел к преувеличениям журналистов никакого отношения — мол, они всё сделали сами, такова уж природа четвертой власти. Но если его что-то и не устраивало, это не мешало ему давать многочисленные интервью, приглашать газетчиков на операции и позировать для фото.

К 1945 году лоботомия прочно заняла место на медицинском небосклоне — поток пациентов не ослабевал (Фримену даже звонили с вопросами, не поможет ли лоботомия от астмы), газеты бились в экстазе, научные отчеты рапортовали о рекордном проценте излечений. Реальная картина, которую открывает нам выпущенная в 1942-м книга Фримена и Уоттса «Психохирургия: интеллект, эмоции и социальное поведение после префронтальной лоботомии» (раздел «Рекомендации для родственников»), была гораздо печальнее.

Первые дни после операции больные лежали в постелях как «восковые куклы» — без мыслей, без движения, без реакций. Позже, встав с постели (хотя происходило это не всегда), они демонстрировали эффекты тяжелого поражения мозга: могли есть из тарелки, куда их только что вырвало, или внезапно раздеться при посторонних, вели себя на уровне полуторагодовалого-двухлетнего ребенка. Агрессивных пациентов из камер для буйных, которых в операционную тащили впятером, после лоботомии можно было (цитата) «шлепать» и «в шутку душить», и всё, что они теперь могли, — это тихо хихикнуть в ответ. Примерно четверть лоботомированных так и оставалась на этой стадии, навсегда теряя надежду выйти из психиатрической больницы. Но и с «успешными» случаями — теми, кого можно было выписать домой, — всё обстояло не так просто. У большинства из них развивался так называемый лобный синдром — тяжелое повреждение волевой сферы, концентрации внимания, памяти и мотивации. Многие из больных не могли даже самостоятельно одеться, забывали вовремя сходить в туалет, за обедом таскали еду с чужих тарелок, не поддаваясь «ни слезам, ни уговорам», — и самое главное: эти симптомы были уже фактически неустранимы. Где-то от четверти выписанных, сообщал Фримен, можно было ожидать успешного «функционирования на уровне домашних питомцев», еще часть превращалась в «ленивых тунеядцев», весь день в апатии сидящих у окна. Даже «звезды» научных отчетов — те, кому после операции удавалось устроиться на работу, — сталкивались с огромными сложностями в адаптации: им вряд ли подошел бы «труд, требующий хоть каких-то инициативы, гибкости, пунктуальности и усердия». У пациентов повреждались или полностью пропадали творческие способности, резко снижался интеллект: повара забывали любимые рецепты, профессиональные музыканты выстукивали на пианино «Собачий вальс», бывшие студенты и аспиранты целыми днями хихикали над детскими комиксами. Не следовало ждать от лоботомированных ни «разумного совета» хоть в какой-то сфере жизни, ни адекватной эмоциональной реакции на происходящее в семье: всё, что оставалось на их долю, писал Фримен, — это редкие моменты сентиментальности, вызванные мелодрамой по телевизору. Но такие изменения, считали лоботомисты, были вполне уместной платой за покорность и «управляемость», за снижение «нездорового возбуждения», за избавление от пугающего «безумия».

Фримена не устраивало кое-что другое. Если в 1930-х годах он сам рекомендовал «использовать метод с осторожностью» и «только в крайних случаях», теперь ему хотелось практиковать лоботомию как можно чаще.

Но метод в его сложившемся виде не подходил для массового использования. Префронтальная лоботомия была слишком сложной — требовала команды из нейрохирурга и ассистентов, стерильной операционной — и дорогой: операции стоили от двух до пятнадцати тысяч долларов на сегодняшние деньги.

Трансорбитальная лоботомия отличалась от префронтальной примерно так же, как «пункция-секундочка» от обычной, — она обещала быть в разы быстрее, дешевле и визуально эффектнее. А главное, счел Фримен, — она проще, а значит, для нее не требуется нейрохирург.

Вбить в мозг через глазницы пару острых предметов, поводить ими туда-сюда, как будто взбиваешь яйцо, скрестить, перерезая ткани, — такую мелочь Фримен мог бы сделать и сам.

Подобное, решил он, доступно любому психиатру, да что там — и простому врачу-терапевту, если тот как следует потренируется на дынях. А так как операция недолгая, то для того, чтобы отключать пациентов, не понадобится наркоз — достаточно будет одного-двух электрошоков. И проводить операции можно будет не в клинике, а прямо в кабинете практикующего врача, да при необходимости — где угодно! Легче будет и послеоперационный период — головы пациентам брить не надо, а синяки под глазами можно замаскировать черными очками.

В качестве инструмента для первой операции «нового типа» Фримен выбрал простой ледокол из собственного семейного буфета (впрочем, позже его сменит разработанный на основе ледокола инструмент — орбитокласт). Спустя месяц (и сотню килограммов дынь) он был готов опробовать свой новый метод на людях.

Как это стало возможным?

Операция калечила людей, лишая здоровья, свободы воли, творческих способностей и целостности психики. Многие оставались тяжелыми инвалидами, неспособными к самообслуживанию. Как подобные результаты могли видеться «успешными»? Может, все на какое-то время сошли с ума?

Вовсе нет. Как объясняет медицинский журналист Роберт Уитейкер в книге «Безумие в Америке», опьянение американского общества лоботомией уже не покажется удивительным, если учесть два фактора. Во-первых, популярность евгенических идей и, во-вторых — выгоду, экономическую и репутационную, которую нес метод.

Начнем с евгеники. Мы привыкли связывать идеи «чистоты крови» с режимом национал-социалистов в Германии, но увидела свет евгеника вовсе не там, а в Англии, под пером ученого Френсиса Гальтона. К концу XIX — началу XX века евгеническая «наука» стала хитом и в США. Относительно гуманное отношение к психически расстроенным людям, наблюдавшееся в XIX веке, с распространением евгеники ушло в прошлое. Теперь инфополе захватила риторика ненависти к больным и «неполноценным».

Видный американский антрополог Эрнст Хутон в публикациях сравнивал психически больных с «злокачественными опухолями» и «ядовитой слизью».

На протяжении многих десятилетий лоботомия объяснялась — и оправдывалась — тем, что позволяла выписывать людей из переполненных грязных психиатрических интернатов. Но печальная правда в том, что состояние американских больниц было следствием той же евгенической ориентации общества, что породила лоботомию. Именно евгеническая политика загнала десятки и сотни тысяч людей в интернаты, превратив их в филиалы ада на земле. Чудовищные психиатрические «концлагеря» строили те же люди, что потом шли в них с орбитокластом в руках.

Еще один важный момент, обусловивший популярность лоботомии, — выгода для общества. На момент возникновения метода, в 1930-х годах, психиатрия как наука находилась в кризисе — она не могла похвастаться новыми открытиями или успешным излечением тяжелых болезней, как другие отрасли медицины. Нейрохирурги нуждались в доходах: до появления лоботомии они занимались в основном опухолями мозга — сравнительно редким заболеванием. Администраторы клиник не знали, что делать с кошмарной скученностью и низким финансированием — результатом десятилетий евгенической политики сегрегации больных и бедных в интернатах. Лоботомия обещала дать каждой из этих групп людей то, о чем они мечтали: психиатрам — престиж «серьезной науки», нейрохирургам — доходы, начальству клиник — спокойствие и удобство работы. Операция, которая могла реализовать столько надежд, просто не могла не работать — и она работала, если не для пациентов, то для окружавших их людей.

Эмоциональная предвзятость — великая сила, и она позволяла оценивать любые изменения после операции как «улучшение». В одной из клиник США, пишет Уитейкер, использовалась шкала, на которой в принципе не было вариантов «состояние ухудшилось» и «состояние не изменилось» — самым плохим, что могло случиться с прооперированным пациентом (кроме смерти), было «нестойкое улучшение». Охотно изобретались теории, которые доказывали (с точки зрения нейробиологии и даже психоанализа), что «детское» поведение — не результат повреждения мозга, а «полезный регресс».

Снижение интеллекта нередко подавалось как плюс: ведь проблема невротиков в том, что они «слишком много думают».

Еще одним способом, позволившим сконструировать миф об «успешности» лоботомии, был фокус с атрибуцией. Если пациенты чувствовали себя после операции лучше, это приписывалось волшебному действию метода. Если им становилось хуже, всегда можно было сказать (как это постоянно делал Фримен в отчетах), что пациенты были «просто недостаточно хорошо отобраны» или «слишком больны», чтобы им вообще можно было помочь. Парадоксально, но даже самоубийство после лоботомии подчас объяснялось в положительном ключе: мол, после операции пациенты стали менее депрессивными, что и позволило им наложить на себя руки.

Лоботомия и евгенические стерилизации

Родственную связь лоботомии с евгеникой выдает корреляция психохирургии с еще одной евгенической практикой — принудительной стерилизацией «отбросов общества». Ее легко проследить практически во всех странах, где была популярна психохирургия. В США стерилизовано (до 1963 года) около 64 тысяч людей с отставанием в развитии и с ментальными нарушениями — каждый трехтысячный гражданин; лоботомировано 40–50 тысяч (примерно один к 4000). В Швеции лоботомировано 0,6 человека на тысячу, стерилизовано 7,6 на тысячу. Норвегия, чемпион в евгенических практиках: лоботомировано 0,7 на тысячу, стерилизован(а) каждый сот_ая. Япония, еще одна страна с богатой историей психохирургии, — 25 тысяч евгенических стерилизаций. По иронии, одним из исключений стала нацистская Германия: там от стерилизации «неполноценных» сразу перешли к их уничтожению, минуя стадию повреждения мозга.

Метод становится массовым

Вернемся к Фримену и изобретенной им лоботомии нового типа. Напарник Фримена Джон Уоттс до поры до времени не знал о трансорбитальных операциях, доступных, по мнению Уолтера, даже простому врачу-терапевту. Узнав, Уоттс был в бешенстве — его шокировала идея вмешательства в мозг без хирургической подготовки. Уоттс взял с Фримена обещание, что тот не будет проводить «ледоколовую» лоботомию в их совместной практике, но как-то раз, придя на работу, увидел на кушетке больного в отключке с торчащими из глаз орбитокластами и улыбающегося Фримена, который попросил его подержать инструменты, пока сам он сделает фото. Сотрудничество двух врачей завершилось — но Фримену, если честно, было уже наплевать. С новой техникой ему и не нужен был ассистент. Он теперь один, без Уоттса, мог оперировать людей десятками в день.

Может быть интересно

Забыты времена, когда Фримен призывал к «избирательному» использованию метода — теперь он полностью сливается с ним, отдавая лоботомии все свои силы и время, оперируя даже с трещиной в руке. В родном Вашингтоне пациентов не осталось, но это не беда — и, загрузив в машину набор орбитокластов и портативный прибор для электрошока, Фримен пускается в путь по Америке на своем новеньком «Форде» (позже машину Фримена окрестят «лоботомобилем», но название это, вопреки распространенному убеждению, придумал не он сам). За следующие шесть лет он покроет на машине больше трехсот тысяч километров — почти по сто пятьдесят в день, — объезжая переполненные госпитали американской глубинки в поисках новых пациентов. Поездки эти Фримен шутливо называет то «охотой за головами», то «охотой за головами и плечами» (намекая на название известного шампуня от перхоти) и возвращается из них таким радостно приподнятым, что знакомые шутят: не стоит ли засчитывать их как отпуск. «Безусловно, — отвечает Фримен, — но я не забываю и работать, оставляя след из синяков под глазами от Вашингтона до Сиэтла». В перерывах между поездками он бесконечно пересматривает отснятые в госпиталях пленки, переслушивает собственные диктофонные записи, перебирает карточки пациентов и разглядывает сделанные в процессе операций фотографии. Как минимум один раз его любовь к фотографии убьет человека: вогнав орбитокласты в мозг очередного «безнадежного шизофреника», Фримен отойдет, чтобы сделать фото, инструменты под действием силы тяжести поменяют положение — и пациент умрет.

Шоумен по натуре, Фримен не забывает и о презентациях для медицинских работников и журналистов. Одну из таких презентаций наблюдавшая ее медсестра потом вспомнит, как «оживший ночной кошмар». Самым страшным, по ее словам, были вовсе не орбитокласты, торчавшие из глазниц больного, а улыбка Фримена, когда он повернулся к аудитории, — счастливая, довольная, полная радостного возбуждения.

В тот же период — в конце 1940-х — Фримен напишет о себе, что ощущает «абсолютную уверенность и компетентность… почти на грани грандиозности» и чувствует себя «на вершине мира». В этой радужной картине кое-чего не хватает — нет в ней трагической гибели младшего сына Фримена, утонувшего в водопаде в 1946 году, нет и алкоголизма жены, нет и зависимости от больших доз нембутала, без которых Фримен теперь был не в состоянии отойти ко сну. Судя по всему, все эти вещи «доктор Лоботомия» сознательно выносил за скобки.

Всю свою жизнь он не просто отвергал «чрезмерные» эмоции — он был последовательным врагом любой рефлексии, считая, что стоит нам «обратить взгляд внутрь и увидеть какие мы вонючки — и чаша весов легко склонится в сторону самоубийства».

Особую ненависть он питал к психоаналитикам, с их долгими разговорами и тщательной интроспекцией — его любимой шуткой было перечисление последователей Фрейда, покончивших с собой. Воспринимая собственные рефлексию и самокритику как вредные, мешающие придатки, он сделал карьеру на том, чтобы лишать способности к рефлексии других людей. Со своими внутренними демонами он боролся, делая их внешними, со своими внутренними проблемами — делая их проблемами окружающих. И хотя он не писал и мало говорил о смерти сына, именно после нее он, бросившись с головой в работу, осуществляет два своих самых масштабных проекта.

Первым из них стали ветераны Второй мировой. Фримен оперировал страдающих психическими расстройствами ветеранов еще с 1943 года, но теперь, с появлением трансорбитального метода, лоботомию можно было поставить на конвейер. За пять лет по контракту с Министерством по делам ветеранов лоботомировано будет около полутора тысяч фронтовиков, и большую часть из этих операций Фримен проведет лично.

В бедных, переполненных госпиталях Западной Вирджинии массовость перейдет на качественно новый уровень — в начале 1952 года Фримен собственноручно лоботомирует 228 человек всего за 12 дней. В один из таких дней он обработает подряд 25 женщин — на каждую уйдет всего по 6 минут.

Раньше — харизматичный, эксцентричный врач «со странностями», теперь он производит на зрителей впечатление расчеловеченного, механического существа. Присутствовавшая при процедуре медсестра позже будет говорить о том, каким странно бездушным, безжизненным казался Фримен: «Он был самым холодным человеком, которого я когда-либо видела. Он был холоден как лед». Врач, бывший в то время студентом, расскажет: «Это было невыносимо. Они ведь были люди, а не скот».

В отчете по проекту Фримен подробно опишет четыре смерти из этих 228 вмешательств (две — от кровоизлияния, две — от обезвоживания: весьма вероятно, что после операции о больных просто забыли), но в целом тон его будет, как всегда, предельно оптимистичным. Посмотрите на фото, скажет Фримен, — по ним явно видно, что операция снимает у больных дистресс. Только вот снимки, которые он приводит в статье, — не новые: это постановочные фото из его собственной книги «Психохирургия», выпущенной более десяти лет назад.

За время первой волны психохирургии в США будет лоботомировано 40–50 тысяч человек — из них больше трех тысяч лично Фрименом. Среди них будут люди с самыми разными диагнозами, из самых разных слоев общества. Но основной целевой аудиторией неизменно будут самые слабые и бесправные.

Как сформулировал сам Фримен в начале своей карьеры: пожилые — лучше молодых, женщины — лучше мужчин, черные — лучше белых, «простые работы» — лучше «сложных».

Подавленные домохозяйки, черная беднота, хронические пациенты психиатрических больниц… Есть еще одна уязвимая группа, которая тут не упомянута.

Это, конечно же, дети.

Переосмысление: Говард

Традиционные нарративы о лоботомии — как научно популярный, так и классический медицинский — объясняют ее закат появлением лекарств, подавлявших психическое возбуждение, — нейролептиков: мол, как только была изобретена более эффективная и гуманная альтернатива операциям, проводить их прекратили (один из примеров можно увидеть на сайте Нобелевской премии в разделе, посвященном Эгашу Монишу). От этого складывается впечатление, что медицинский прогресс сам собой уничтожил лоботомию, отказался от нее при первой же возможности и, может быть, даже отказался с позором и раскаянием. Увы, всё было не совсем так. Как пишет журналист Роберт Уитейкер в книге «Безумие в Америке», на первых порах нейролептики не противопоставляли лоботомии, напротив, сравнивали с ней в позитивном ключе. Да, лоботомия перестала быть настолько востребованной, как раньше. Но, несмотря на это, никому и в голову не приходило запрещать эту практику или же публично ее осуждать. Врачи, интересовавшиеся методом (во главе с Фрименом), продолжали проводить операции.

Более того, один из самых известных случаев трансорбитальной «ледоколовой» лоботомии имел место в 1960 году — во времена, когда нейролептики уже были в ходу около пяти лет. Известен этот случай по двум причинам: во-первых, пациентом был ребенок, а во-вторых, этот ребенок позже стал единственным, кто сумел рассказать о своем опыте публично — в передаче на американском радио и в книге.

Двенадцатилетний Говард Далли не имел психического заболевания, зато у него была другая проблема: он очень не нравился своей мачехе, которая мечтала выжить мальчика из дома. Женщина, судя по всему, сама страдавшая психическим расстройством, положила много сил на то, чтобы доказать, что ее пасынок — одновременно «дебил с лишней хромосомой» и «хищный психопат». Она обошла множество психиатров, рассказывая им, что мальчик тяжело болен. Первые шесть врачей сообщили ей, что он совершенно здоров. Седьмым оказался Уолтер Фримен.

Утративший прежнюю бешеную популярность, но не растерявший веру в свой метод, Фримен был рад любой возможности пустить в дело орбитокласт. Жалоб мачехи на дурное поведение, конфликты с братьями, «неправильные» рисунки и «страшный взгляд» оказалось достаточно, чтобы поставить Говарду Далли диагноз шизофрения. Отец Говарда, сперва настаивавший, что мальчик здоров, в итоге принял сторону жены. 16 декабря 1960 года Говард Далли попал на операционный стол.

После операции, как и другие пациенты, Говард демонстрировал симптомы тяжелого повреждения мозга: апатию, вялость, отсутствие эмоций, неспособность связно думать и взаимодействовать с родными. «У него больше нет времени на конфликты… ведь он весь день проводит перед телевизором… и больше не бросает злобных взглядов на мачеху», — написал Уолтер Фримен в своем журнале. Фримен гордился результатами работы — настолько, что выбрал Говарда для презентации в престижной психиатрической клинике Лэнгли Портер. Но времена всё же изменились: когда собравшиеся в клинике врачи узнали, что одному из подростков всего 12 лет, они освистали лоботомиста и чуть не выкинули его из зала. Фримен был неприятно удивлен. Он ведь и раньше оперировал детей, причем возрастом от четырех лет (рассуждая о том, как важно вовремя, без промедления «раздавить мир фантазий» маленьких безумцев). Позже Фримен напишет, что уверен: в негативной реакции в Лэнгли Портер виновато то, что в умах собравшихся пустил корни ненавистный ему психоанализ.

Но что случилось с Говардом? После операции его всё равно не оставили дома: у мачехи теперь был легальный повод передать его под опеку штата — как инвалида. Следующие годы прошли в психоневрологических интернатах и центрах для «трудных подростков», после которых он оказался на улице и попал в зависимость от алкоголя и наркотиков. Как и любому человеку с тяжелым повреждением мозга, адаптироваться в социуме Далли было нелегко (позже он опишет свой опыт так: я всё время чувствую себя как после серии электрошоков). Тем не менее ближе к 40 годам ему удалось наладить неплохую жизнь: он получил профессиональное образование, нашел стабильную работу, повторно женился и заботился о детях от первого брака. В поисках вопросов на ответы, преследовавшие его с детства (почему ему провели эту операцию? была ли она нужна? была ли она вообще или ему всё приснилось? что происходило с другими людьми, пережившими подобное?), он нашел сайт «Психохирургия», основанный женщиной по имени Кристина Джонсон. Бабушка Кристины подверглась лоботомии в 1953 году и до конца жизни оставалась в учреждении. Кристина собрала маленькую инициативную группу родственников жертв лоботомии — вроде женщины, чья мать обратилась к Фримену с жалобами на головные боли, а уехала из его офиса беспомощным инвалидом и потеряла опеку над детьми.

Кристина попросила разрешения дать контакты Говарда продюсерам с радио, которые делали программу о лоботомии. Первоначально героем документальной записи должен был стать Уолтер Фримен, но, приехав и пообщавшись с Далли, продюсеры Национального публичного радио решили изменить план и поместить в фокус передачи не врача, а пациента. Далли должен был стать «голосом», который озвучит медицинские записи Фримена, расскажет о собственной лоботомии и о том, что ей предшествовало, возьмет интервью у детей Фримена, коллег-врачей, пациентов и их родственников.

Работа над передачей длилась почти два года, подняты были архивы Уолтера Фримена, взяты десятки интервью. Запущенная в эфир, программа впервые в истории обрушила сервер американского Национального публичного радио — он не выдержал огромного потока писем от взволнованных услышанным людей.

Я слушала эту передачу. Пожалуй, самый ужасный ее момент — вовсе не бесстрастный закадровый голос Уолтера Фримена и даже не довольный смех, с которым сын Фримена Фрэнк рассказывает про «скромный ледокол» с их семейной кухни, а момент разговора Говарда Далли с отцом, подписавшим согласие на операцию под давлением жены. В первый раз за целую жизнь обсуждая с сыном его лоботомию, отец невозможно далек от того, чтобы взять на себя ответственность. Раскаяние, утверждает он, — это «негатив», а он не хочет «застревать на негативных идеях»: надо всегда «стараться быть позитивным». Какой смысл переживать из-за ошибок? «Это всё равно что копаться в лошадином дерьме». Далли давится слезами, отец отвечает ему без тени эмоций, оставляя без ответа слова сына «я люблю тебя».

Считалось, что лоботомия лишает людей эмоций, но невольно приходит в голову, что роботом тут кажется вовсе не лоботомированный Далли, а его «позитивный» отец.

В его боязни вспомнить старые ошибки, страхе перед ответственностью, стремлении «вычистить» эмоции и жизненную правду, оставив только «солнечную сторону», символически отражена вся история лоботомии.

Заключение

Почему нас вообще должна интересовать история лоботомии? Ответить на это можно словами американского психолога Эллиота Валенстайна, написанными в 1986 году.

Лоботомия не была медицинской аберрацией, рожденной невежеством, пишет он. История лоботомии — это предостережение, а факторы, которые способствовали ее развитию и ее популярности, активны до сих пор. Справедливо это и в отношении сегодняшнего дня.

Как уже было сказано выше, лоботомия вовсе не ушла со сцены с появлением первой удобной альтернативы. Да, метод перестал быть настолько востребованным, как когда-то, но Уолтер Фримен продолжал спокойно оперировать до 1967 года, проводя чудовищные эксперименты типа впрыскивания кипятка в мозг «молодых шизофреников», от которых — цитата — «в любом случае не ожидал улучшения». Упадок лоботомии, как пишет исследовательница Дженелл Джонсон в книге «Американская лоботомия: риторическая история», связан был не с достижениями медицинского прогресса, а скорее с изменениями в общественном сознании.

В новом климате холодной войны люди стали воспринимать утрату части личности, сопровождавшую лоботомию, не как досадный, но приемлемый побочный эффект, а как трагедию, угрожающую не только индивиду, но и обществу вокруг.

Уолтер Фримен умер в возрасте 76 лет от рака, окруженный любящими родственниками и, как всегда, железно уверенный в том, что прожил жизнь правильно. Единственное, о чем он жалел по-настоящему, — это об упадке своего любимого метода и о том, что «чертовы психоаналитики» в итоге всё-таки победили, вырвав у него из рук орбитокласт.

Эгашу Монишу повезло чуть меньше. Еще в 1939 году на него с пистолетом напал один из неблагодарных больных (не из числа лоботомированных — Монишем, судя по всему, были недовольны и другие пациенты). Мониш выжил, но остался частично парализованным. Возможно, его в некоторой степени утешило то, что в 1949-м он всё же получил Нобелевскую премию — с третьей попытки, теперь уже — за открытие метода префронтальной лейкотомии. До своей смерти Мониш успел выпустить множество статей с названиями типа «Как я пришел к успеху» (нет, это не шутка — одна из публикаций называлась «Как я преуспел в проведении префронтальной лейкотомии», другая — «Мой путь к психохирургии»).

В начале 2000-х годов уже упоминавшаяся выше Кристина Джонсон и ее группа людей, чьи родственники пострадали от лоботомии, отправила в Нобелевский комитет запрос на отзыв премии, присужденной Монишу. Злосчастный Нобель 1949 года, утверждали активисты, сыграл злую шутку с тысячами людей, которые благодаря нему поверили в сомнительный метод. Битва была проиграна заранее — исполнительный директор Нобелевки Сульман тут же сообщил, что о подобном не может быть и речи. Вероятно, это и хорошо — пускай эта Нобелевская премия останется вечным напоминанием о том, как далеко может зайти наука, если теряет сострадание и уважение к человеку.

Говард Далли выпустил книгу «Моя лоботомия», ставшую бестселлером. Многие родные лоботомированных пациентов благодарили и благодарят его за то, что не побоялся стать голосом национальной американской травмы.

Девушка Роза из первой части статьи была старшей сестрой знаменитого драматурга Теннесси Уильямса. Осколки ее красоты, ее беззащитности и одиночества видны почти в каждом из написанных им произведений. Мы узнали ее историю благодаря его известности, а благодаря его любви можем попытаться ее понять. Вот еще несколько знаменитых жертв лоботомии — но нужно помнить, что за каждой из них стоят тысячи, десятки тысяч других, оставшихся неузнанными и неуслышанными:

— Эллинор Гамсун, актриса, дочь писателя Кнута Гамсуна. В войну пережила преследования нацистов. После войны, в возрасте 30 с небольшим лет, поступила в датскую клинику с жалобами на депрессию и пищевое расстройство. Несмотря на то что состояние Эллинор было в целом удовлетворительным, ей провели две лоботомии с перерывом в три года — в 1953 и 1956. После операции у нее развился тяжелый лобный синдром и эпилепсия. Родственники, перед операцией обещавшие забрать ее домой, не сдержали слова, и остаток жизни она провела в психоневрологическом интернате.

— Йозеф Хассид, польский скрипач. Был музыкальным вундеркиндом, считался одним из крупнейших талантов своего поколения. Рано потерял мать, воспитывался отцом, который по совместительству стал его менеджером. Добился успеха еще до 16 лет, в 18, не выдержав давления отца, жесткой системы преподавания и тяжелой нагрузки на концертах, заболел психическим расстройством. После долгого пребывания в клинике в возрасте 26 лет был подвергнут лоботомии. Умер спустя две с половиной недели от послеоперационной инфекции.

— Розмари Кеннеди, сестра будущего президента США Джона Кеннеди. В результате родовой травмы Розмари с ранних лет страдала от трудностей обучения. В 23 года привлекательная, цветущая, яркая Розмари была прооперирована по запросу отца — как считают биографы, из страха перед сексуальным скандалом, который мог омрачить политическое будущее других его детей. До операции отучившаяся в школе-интернате (хоть и по программе четвертого класса), посещавшая с семьей официальные встречи и приемы, работавшая помощницей учительницы в школе Монтессори, после лоботомии Розмари разучилась говорить, почти не могла ходить, потеряла навыки самообслуживания. Всю оставшуюся жизнь провела, спрятанная от посторонних глаз в психиатрическом учреждении.

— Эва Перон, первая леди Аргентины. В 2011 году нейрохирург Даниель Нийенсон из Йельского университета, получив рентгеновские снимки скелета Перон, установил, что при жизни ее череп сверлили. Медсестра, работавшая с семьей Перонов, подтвердила информацию о проведенной Эве лоботомии. Возможно, операцию провели, чтобы помочь Эве справиться с хронической болью (в конце жизни она страдала от онкологического заболевания), но не исключено, что муж Перон хотел повлиять и на ее характер — в последний год жизни Эва демонстрировала неудобный для окружающих политический фанатизм.

Дополнение. СССР: один против всех

1950 год. Эгаш Мониш только что получил за свое изобретение Нобелевку, Уолтер Фримен готовится к массовому «Западно-вирджинскому лоботомическому проекту». Психохирургические операции популярны в странах Скандинавии, в Великобритании, в Японии… Внезапно для всего мира Советский Союз выпускает приказ, запрещающий лоботомию как теоретически не обоснованный, травмирующий метод. Позже, в 1953-м, советский спикер публично осудит негуманность операции на Международном медицинском конгрессе в Вене.

Популярные западные СМИ, как правило, приводят бан лоботомии в СССР в качестве забавного курьеза. На вопрос о причинах запрета они отвечают просто — «у советских были другие методы». Но что же произошло на самом деле? Окей, для «частной» трансорбитальной лоботомии, вроде той, что проводил в своей практике доктор Фримен, в СССР просто не было места. Контроль авторитарного государства над семьей отбирал власть у патриархов и матриархов, мешая типам вроде мачехи Говарда Далли (или миссис Винейбл из «Внезапно, прошлым летом») развернуться по полной. Но что помешало СССР пойти по пути Швеции или Норвегии, где большая часть операций проводилась в крупных государственных клиниках? Подробно этот вопрос рассматривает историк медицины Бенджамин Заджичек в работе «Запрет советской лоботомии: психиатрия, этика и профессиональная политика во времена позднего сталинизма».

Начиналась история лоботомии в СССР не менее многообещающе, чем в США и Северной Европе. Интерес со стороны ученых высочайшего ранга (академик, президент АМН СССР Николай Бурденко), влиятельные идеологи (Александр Шмарьян, главный психиатр Минздрава СССР, отвечавший за лечение ветеранов Второй мировой), первые экспериментальные операции — сперва десятки, затем сотни — с рапортами о впечатляющих успехах. Такой же, как в США, была и риторика партии «лоботомистов». «Если лейкотомия поможет хотя бы десяти процентам таких (хронических) пациентов вернуться к жизни и труду, то разве она не гуманна?» — восклицал Шмарьян. Его ассистент выражался проще и грубее, называя часть пациентов «животными» и «кончеными людьми», которых только операция способна вернуть в лоно человечества. Между 1945 и 1949 годом лоботомии проводились как минимум в 18 научных институтах и клиниках Советского Союза. Казалось, методу уже обеспечено радужное будущее… Но было в этой истории кое-что, чего не хватало в США, — влиятельные критики. Против лоботомии выступил психиатр Василий Гиляровский — один из основоположников советской детской психиатрии, автор стандартного учебника для психиатров, использовавшегося в СССР в 1920-х и 1930-х годах.

Гиляровский яростно критиковал не только лоботомию, но и близкие ей идеологически «шоковые» методы, предлагая вместо них свой метод «электросна», «советский по принципу гуманности». Он говорил о том, что подлинное выздоровление человека не может достигаться путем повреждения мозга.

Что лоботомия в клиниках используется, чтобы сделать пациентов пассивными и «управляемыми», — а значит, нужна скорее администраторам, чем самим больным. Что человек — не робот и ценность его не измеряется тем, удалось ли его выписать из лечебницы и вернуть на работу… После нескольких ожесточенных битв, в которых каждая из сторон конфликта обвиняла другую в недостаточном патриотизме, Гиляровский неожиданно — и не совсем понятным образом — победил.

Борьба за запрет лоботомии была лишь частью войны за ресурсы, власть и выживание, развернувшейся в кругах медицинской элиты. Протекала она на фоне процессов «ждановщины» и «лысенковщины» (пересмотра культуры и науки на предмет соответствия советским идеалам, с массированным преследованием неугодных), и обе стороны конфликта не чурались грубых методов — к примеру, обвинений в «извращении учения Павлова». В приказе Минздрава СССР, запрещавшем лоботомию, упоминались только еврейские фамилии. Всё это дает основания некоторым исследователям утверждать, что запрет был чисто идеологическим, репрессивным и даже являлся частью «дела врачей». Но надо заметить, что хотя антисемитская риторика в самом деле применялась в этом конфликте, использовалась она не только против «лоботомистов». Противнику лоботомии Гиляровскому точно так же вменяли в вину космополитизм и любовь к евреям — цитирование «Гольдштейнов и Лавов» вместо русско-советских ученых.

Что касается исключительно «идеологических» оснований запрета — да, вполне вероятно, что Гиляровским двигала не только жалость к больным, но и стремление застраховать свое будущее в кругах медицинской элиты. Если бы лоботомию осудили как «антисоветскую» — как в итоге и случилось, — то первый медик, указавший на ее негуманность, автоматически получил бы дополнительные очки к репутации. Но стоит ли сводить запрет лоботомии в СССР только к борьбе за власть? У политической борьбы были не только минусы, но и плюсы: она легитимизировала открытую и агрессивную критику действий коллег, невозможную и недопустимую на тот момент в западном мире. В истории лоботомии мало добрых героев, и мне хочется верить в искренность гуманизма Гиляровского и в то, что атмосфера борьбы и взаимных нападок стала не единственной причиной и мотивом, но фоном, средой, в которой критика лоботомии смогла развиться и обрести голос.

Источник

Лоботомия

Префронта́льная лоботоми́я (от др.-греч. λοβός — доля и τομή — разрез), также известна как лейкотомия (от др.-греч. λευκός — белый и τομή — разрез) — форма психохирургии, нейрохирургическая операция, заключающаяся в разрезании тканей, соединяющих лобные доли мозга с его остальной частью. Следствием такого вмешательства является исключение влияния лобных долей мозга на остальные структуры центральной нервной системы

Содержание

Историческая справка

Лоботомию разработал в 1935 году португалец Эгаш Мониш. Первая операция была проведена в 1936 году. Так как из-за подагры Мониш не мог провести её сам, операция была выполнена профессором нейрохирургии Алмейдом Лима под его руководством. Мониш назвал операцию лейкотомия (греч. λευκό — «белый», τομή — «разрез»), поскольку сами лобные части не повреждались, а прорезалось лишь белое вещество нейрональных связей, соединяющих лобные части с другими отделами мозга. Данная процедура рекламировалась как средство спасения в безнадежных ситуациях.

После лоботомии больному выставлялся пожизненный диагноз «синдром лобной доли (код F07 по МКБ-10)».

Эгаш Мониш был удостоен Нобелевской премии по физиологии и медицине в 1949 г. «за открытие терапевтического воздействия лейкотомии при некоторых психических заболеваниях».

Развитие психохирургии в СССР

Лоботомию стали производить и в других городах СССР (Горьком, Киеве, Харькове, Алма-Ате, Свердловске, Ростове-на-Дону и др.). Общее количество по стране стало исчисляться сотнями наблюдений. Далеко не всем больным с инкурабельной шизофренией помогало оперативное вмешательство. Кроме того, выполнение без должных условий и хирургического мастерства нередко давало различные осложнения, порочащие метод.

Борьба мнений о допустимости лоботомии как лечебного метода шла вначале в естественных рамках и формах. Противники и сторонники психохирургии обсудили проблему на Пленуме Всесоюзного научного общества невропатологов и психиатров.

Результатом было следующее решение (от 4 февраля 1949 года):

Операция фронтальной лейкотомии, предложенная впервые Пуссепом, продолжает совершенствоваться советскими нейрохирургами. Накопленный за это время клинический опыт, базирующийся на материале свыше 400 человек прооперированных больных показал, что операция фронтальной лоботомии является относительно эффективным и сравнительно безопасным методом лечения некоторых форм тяжёлой шизофрении, совершенно не поддающихся лечению другими, существующими в настоящее время консервативными способами. Это даёт основание считать оправданным и гуманным стремление облегчить с помощью хирургического вмешательства страдания больных и пытаться вернуть к жизни и труду этих постоянных жителей психиатрических больниц.

Исходя из этого Пленум постановил:

Запрет психохирургии

Вопрос был вновь рассмотрен на Пленуме Всесоюзного Научного Общества невропатологов и психиатров 22-24 июня 1950 года. Принятая резолюция подтвердила предыдущее решение:

Вскоре вышла статья того же Гиляровского в журнале «Медицинский работник» (№ 37 от 14.09.1950) «Учение Павлова — основа психиатрии». В ней резко критикуется метод лоботомии. Например,

Предполагается, что перерезка белого вещества лобных долей нарушает их связи с зрительным бугром и устраняет возможность поступления из него стимулов, приводящих к возбуждению и вообще расстраивающих психические функции. Это объяснение механистично и уходит своими корнями к узкому локализационизму, свойственному психиатрам Америки, откуда и перенесена к нам лейкотомия.

29 ноября 1950 г. газета «Правда» направила Министру Здравоохранения СССР опубликованное накануне в ней «Письмо в редакцию» — «Против одного лженаучного метода лечения», в котором в частности указывалось:

Одним из примеров бессилия буржуазной медицины является пользующийся широким распространением в американской психиатрии «новый метод лечения» психических заболеваний — лоботомия (лейкотомия)… Естественно, что в среде наших врачей, воспитанных в духе славных традиций великих гуманистов — Боткина, Пирогова, Корсакова, вооружённых учением И. П. Павлова, не может быть места таким «методам лечения», как лоботомия. Тем не менее и у нас нашлись люди, которым оказался по вкусу этот заокеанский плод лженауки. Ещё в 1944 году заведующий кафедрой психиатрии Горьковского медицинского института профессор М. А. Гольденберг произвёл операцию по методу лоботомии.

На следующий день после сигнала из «Правды» 30 ноября 1950 года состоялось заседание Президиума Учёного медицинского Совета Минздрава СССР. В повестке дня стоял один вопрос: «О результатах обсуждения на Пленумах правления Всесоюзного научного медицинского общества невропатологов и психиатров вопроса о применении лейкотомии в лечебных психо-неврологических учреждениях». Было постановлено

Воздержаться от применения префронтальной лейкотомии при нервно-психических заболеваниях, как метода противоречащего основным принципам хирургического лечения И. П. Павлова.

9 декабря (через 10 дней после постановления Учёного совета) был подписан приказ № 1003, запрещавший применение префронтальной лоботомии.

Разное

Источник

Бедлам и лоботомия: зловещая история психиатрии

Сколько страшных легенд ходит о том, что происходит за стенами психоневрологических диспансеров! В каменных мешках с крошечными окошечками сидят безумцы, бросающиеся на санитаров при любой возможности, а последние, в свою очередь, бьют пациентов резиновыми дубинками и «лечат» электрошоком! Так?

Конечно, в XXI веке всё выглядит куда лучше: в больницах чисто, стерильно, да и физическое воздействие применяется крайне редко. А вот электросудорожная терапия используется по сей день — это один из последних пережитков жестокой психиатрии XIX века. Зададимся вопросом: насколько жестокой?

Как Нелли Блай разоблачила психбольницы

В 1887 году 23-летняя журналистка Нелли Блай уволилась из газеты Pittsburgh Dispatch, устав освещать театральные премьеры, и придумала, как сделать репортаж, способный принести ей настоящую славу и признание. Конечно, она руководствовалась не только и не столько эгоизмом. В первую очередь ею двигало человеколюбие.

Всего лишь за одну ночь Нелли отрепетировала — театральный опыт помог ей — поведение шизофренички, а на следующий день сняла комнату в дешёвом доме для рабочих. Целый день она доводила владельцев дома до белого каления, бегая к ним из своей комнаты и докладывая то о гигантских крысах, то о чудовищах в шкафу, а их самих называя безумными убийцами. Достаточно быстро Нелли сочли сумасшедшей, вызвали полицию, и через несколько дней, после обследования, подтвердившего её безумие, девушка оказалась в нью-йоркской психиатрической больнице Бельвью.

Нелли Блай тренируется симулировать безумие

Нелли Блай обследует психиатр (рисунок из первого издания книги «Десять дней в сумасшедшем доме»)

Блай провела в больнице десять дней — и была поражена антисанитарными, антинаучными, античеловеческими условиями, в которых содержались больные. Большую часть дня — с шести утра до восьми вечера — пациенты находились в связанном состоянии, сидя на деревянных скамьях, причём никакой защиты от холода им не полагалось. Кормили их порченой говядиной и чёрствым хлебом, отбракованным фермерскими хозяйствами, поили грязной водой. Пациентам не позволялось ходить в туалет в неурочное время, они постоянно испражнялись под себя, и никто это не убирал. Больница была полна крыс. Никакого лечения, кроме ударов палками, больные не получали. Мыли их, окатывая ледяной водой.

«Октагон» на острове Рузвельта — главный вход в ту самую больницу, где провела десять дней Нелли Блай. Снимок 1897 года

Упаковка сеточки для волос Nellie Bly. Аксессуары с портретом знаменитой журналистки раскупали мигом

Через десять дней Нелли забрали из больницы сотрудники газеты The World, с которой она заранее договорилась о подготовке материала. Её отчёт не уложился в объём статьи и вышел отдельно в виде книги «Десять дней в сумасшедшем доме». Публикация стала сенсацией; в том же 1887 году было произведено судебное разбирательство, в больницу были направлены полицейские, а Нелли Блай выступила главным свидетелем по делу об издевательствах над больными.

Это был переломный момент. После окончания скандала, в результате которого полетело много голов — расследование затронуло целый ряд психбольниц, — на психиатрию стали выделять значительно больше средств, больницы начали инспектировать, а методы «излечения» стали стремительно меняться. По сути, Нелли инициировала революцию, переход от средневековой «медицины» к современной, проложила границу между двумя эпохами.

Что ж, посмотрим, что было «до», во что это превратилось «после» и как дела обстоят сейчас.

Психиатрия древних: изгнание демонов

Испокон веков сумасшествие считалось происками демонов, злых богов, дьявола, высшим наказанием, то есть болезнью не физической, а мистической. Что в Древней Греции или Риме, что в Вавилоне или Китае — безумие нигде не воспринималось как нечто, требующее непосредственного вмешательства человека. В той же Греции некоторые разновидности сумасшествия считались ниспосланными богами не в наказание, а во благо, поскольку безумец обретал необыкновенные способности — например, начинал видеть будущее.

Так или иначе, не существовало никакого общепринятого отношения к сошедшим с ума. Их сторонились и их восхваляли, на них не обращали внимания или вели себя с ними как с обычными людьми. Если больных и «лечили», то разве что молитвами. Поэтому дохристианский период нам не очень интересен.

Трепанированный череп времён железного века. Если верить исследованиям, больной жил некоторое время после операции

Впрочем, один хирургический метод появился в зачаточной «психиатрии» задолго до нашей эры — это трепанация. Например, в шумерских захоронениях можно встретить черепа с аккуратно высверленными отверстиями.

Наибольшего расцвета трепанационные методы достигли в Мезоамерике, которая развивалась до вмешательства европейцев значительно медленнее, нежели Старый Свет, и к XIII веку достигала уровня цивилизации, пройденного Европой и Азией за полторы тысячи лет до того. В раскопках ацтекских захоронений регулярно встречаются трепанированные черепа, причём анализ показывает, что люди с высверленными в черепе отверстиями жили порой по несколько лет после операции.

Гравюра, изображающая процесс трепанации, из медицинской книги 1525 года издания

В Европе же первые трепанированные черепа относятся к неолитическому периоду — в каменных дольменах на сегодняшний день найдено несколько десятков черепов с вырезами. Методики вырезания были разнообразными: насечками вырубался квадратный участок черепа, также использовались кольцеобразные свёрла; иногда череп долбили узким инструментом, напоминающим долото, выбивая треугольные, сужающиеся книзу отверстия.

Основной вопрос — для чего это делалось. Причины были самыми разными: например, с помощью трепанации извлекали осколки, полученные при травмах черепа, или излечивали пациента от головных болей. В качестве средства от безумия трепанация работала довольно просто: через дыру в черепе голову пациента покидали злые духи. Так или иначе, трепанация приводила к смертельному исходу более чем в половине случаев, но при этом не была чем-то жестоким, античеловеческим, насильственным. Врачи просто делали как умели.

Удаление «камня безумия» из головы больного, работа Иеронима Босха

Европейская христианская цивилизация воспринимала сумасшедших исключительно как одержимых бесами или демонами. Иногда их не трогали, иногда — убивали, порой заставляли работать. Вплоть до XVIII века основным способом существования для безумцев было попрошайничество. Юродивым подавали — или не подавали, на них смотрели с отвращением — или со смехом.

В этом была странная логическая нестыковка: с одной стороны, сумасшедший воспринимался как больной, но с другой его не требовалось лечить, как, например, раненого или захворавшего горлом. Хотя трепанация всё равно периодически практиковалась — преимущественно в отношении достаточно обеспеченных пациентов, страдавших, например, приступами эпилепсии или мигрени.

Василий Суриков, «Юродивый, сидящий на снегу», 1885. В русской традиции «безумие во имя Христа», то есть юродивость, воспринималось как дар свыше; юродивых почитали и прислушивались к ним

Лечить же безумцев по-настоящему начали лишь с развитием науки, во времена промышленной революции. В просвещённом XVIII веке появляются трактаты, научные работы и рекомендации по излечению сумасшедших — и порой в сравнении с ними руководства по сожжению ведьм кажутся детской сказочкой.

Психбольницы нового времени: Бедлам как тюрьма

«Уильям Норрис, безумец из Америки» — гравюра 1814 года, показывающая условия содержания в Бетлеме. Норрис провёл в цепях более двадцати лет

Первые учреждения для содержания сумасшедших появились ещё в XV веке, но в течение последующих трёх столетий они не выполняли лечебной функции. Диспансеры были не более чем тюрьмами, позволявшими отделить безумцев от общества, изолировать их и очистить городские улицы. «Пациентов» просто приковывали к стенам и порой кормили — вот и всё. Обратите внимание на то, что точно такие же условия Нелли Блай обнаружила в центральной нью-йоркской психиатрической клинике в конце XIX века!

Пожалуй, самой известной европейской больницей был Бетлемский (то есть «Вифлиемский») королевский госпиталь близ Лондона — именно от искажённого «Бетлем» пошло слово «бедлам», значение которого объяснять, мы полагаем, не нужно. Основанный в XIV веке Бетлем стал пристанищем душевнобольных в 1547 году, когда сюда перестали доставлять обычных пациентов, сосредоточив все силы на безумцах.

Изначально больных было немного, но в 1675 году госпиталь был вынужден перебраться в новый комплекс зданий, поскольку количество душевнобольных неотвратимо росло. Последние, к слову, служили основным источником дохода, поскольку за несколько пенсов любой желающий мог пройтись по больничным коридорам и заглянуть в камеры, набитые вопящими, дрыгающимися и злобными сумасшедшими. Здоровый человек, волей судьбы попадавший в такое заведение, сходил с ума не более чем за несколько месяцев.

Новое, третье по счёту здание Бетлемской больницы (гравюра 1828 года)

Именно такими оставались практически все европейские госпитали для душевнобольных в течение нескольких сотен лет. Тот же Бедлам «исправился» лишь в 1816 году, и то после значительного скандала. В начале XVIII века потребовалось очередное расширение, и для госпиталя спроектировали новое здание — уже не как тюрьму, но как больницу, с большими окнами и палатами.

Тем не менее Томас Монро, занявший в начале 1816 года пост главврача Бетлема, менять обычаи не собирался, и заключённые были точно так же прикованы к стенам в новом здании, как и в старом. В июне того же года после посещения госпиталя проверяющей комиссией Монро был смещён, а условия в больнице стали постепенно меняться: заключённых начали выпускать на прогулки, появились библиотека и танцзал.

Пациенты Бедлама в 1850-е годы

Впрочем, говорить о том, что в больницах XIX века совсем не лечили пациентов, было бы несправедливо. Им делали кровопускания (потому что их делали всем больным вообще, независимо от недуга), кормили опиумом и чемерицей. Толку от всего этого не было ни малейшего, но зато больные вели себя спокойнее, слабели, много спали и жили недолго, что облегчало перегруженные сумасшедшие дома.

Улучшение условий

Революционером в деле психиатрии был француз Филипп Пинель. В 1792 году, в самый разгар Французской революции, он стал главврачом одного из крупных заведений для душевнобольных — больницы Бисетр. Воспользовавшись политической неразберихой, Пинель сумел вытребовать у революционных властей разрешение на снятие с пациентов цепей.

Король никогда бы не согласился на подобное, но Конвент воспринимал душевнобольных в том числе как узников монархии, и потому Пинель легко получил требуемый документ. Он оказался прав: без цепей пациенты не стали опаснее. Наоборот, общее настроение в госпитале повысилось, а случаи членовредительства значительно сократились. По примеру больницы Бисетр уже к концу XVIII века от цепей избавились все госпитали.

«Филипп Пинель в Салпетриере». Снятие цепей с душевнобольных, худ. Тони Робер-Флёри

Несмотря на то, что Пинель написал целый ряд работ по психиатрии, ни он, ни кто-либо другой в то время так и не нашёл никакого адекватного способа лечить душевнобольных. Госпитали по-прежнему оставались тюрьмами — пусть и без цепей.

Впрочем, облегчение условий в психиатрических лечебницах происходило очень медленно. Пинель убрал цепи, но оставались стены, закрытые каменные мешки, палки в качестве лечения, постоянное недоедание и антисанитария. Такие условия царили по всей Европе, хотя надо отметить, что в 1784 году в Вене произошёл ещё один прорыв — впервые было построено здание, специально предназначенное именно для содержания душевнобольных. Башня Narrenturm сохранилась по сей день — теперь в её мрачных камерах содержатся экспонаты Национального патологоанатомического музея; кроме того, башня известна тем, что на её крыше находится один из старейших в мире и старейший в Европе молниеотвод.

Венская башня-психбольница Narrenturm была закончена в 1784 году. Сегодня в ней находится патологоанатомический музей

К концу XIX века появилось множество психиатрических исследований. В домах для душевнобольных постепенно внедрялись нормальные санитарные условия, индивидуальные палаты и койки, заключённые получали относительную свободу передвижения. Знаменитое расследование Нелли Блай всколыхнуло общественность так, что уже к 1900 году в мире не было, видимо, ни одного учреждения, где с пациентами обращались как со скотом, хотя ещё за двадцать лет до этого методика обездвиживания, изоляции и кормления опиумом была широко распространена и в Старом, и в Новом Свете.

Но в том же XIX веке начался ещё один сложный для психиатрии период — назовём его «научным». Теоретические исследования и наблюдения за больными, которым положил начало Пинель, привели к само собой разумеющемуся результату: необходимости как-то больных лечить. Вот тут-то и начался второй круг ада.

Жуткие методы лечения

Пинель, как и его предшественники, полагал, что основой лечения должно быть успокоение больного — но, конечно, не кровопусканиями (хотя в крайнем случае допускал и их). Он прописывал своим пациентам тёплые ванны, антиспазматические препараты, камфору, тот же опий, слабительные. То есть, несмотря на все прогрессивные изменения, великий француз не продвинулся дальше средневековых понятий о лечении — как и многие продолжатели его дела.

Вращающаяся кровать-центрифуга для лечения душевнобольных

Ещё задолго до Пинеля некоторые психиатры пытались излечить больных необычными способами, но они шли вслепую, тыча пальцем в небо. Например, фламандский врач Ян Баптиста ван Гельмонт в начале XVII века предложил методику «водяного шока». Совершенно случайно он увидел, как один из его пациентов чуть не утонул во время мытья — и после этого стал почти нормальным.

Ван Гельмонт предположил, что шок и страх смерти могут положительно повлиять на травмированный рассудок. За прототип аппарата для водяного шока он взял средневековое пыточное колесо. Пациента привязывали к колесу, а затем опускали в воду и доводили почти до захлёбывания — но не до потери сознания! Несмотря на крайне низкую статистику выздоровлений, ван Гельмонт отмечал, что некоторые пациенты становились более спокойными, рассудительными и здравомыслящими, вплоть до полного выздоровления.

Водными процедурами лечили и истерию, которую в то время считали исключительно женской болезнью. Считалось, что для этого надо стимулировать гениталии пациента

Впоследствии — уже в XVIII-XIX веках — методику ван Гельмонта широко применяли в американских больницах. Известны, например, опыты доктора Сэмюэля Уилларда (1748—1801), главврача психиатрической клиники города Аксбридж (Массачусетс). Уиллард разработал специальный танк с иллюминаторами, куда погружал пациентов и доводил их почти до полного утопления, вызывая «водяной шок». Выздоровевших среди них, судя по записям врача, не наблюдалось. В защиту Уилларда надо сказать, что он внёс огромный вклад в борьбу с оспой: в одиночку уговорил городской совет не запрещать «подозрительный» процесс вакцинации и спас тем самым несколько сотен жизней.

Ещё одним известным курьёзом была попытка французского врача Жана Дени излечивать душевнобольных путём переливания им овечьей крови. На дворе стоял 1667 год, переливание крови было в зачаточном состоянии, но, если верить записям врача, его пациент Артур Гога выжил и даже стал рассудительнее. Дени утверждал, что переливание крови чистого животного позволит выгнать больную кровь пациента, уменьшив влияние беса на его разум. Правда, уже второй подобный опыт Дени, проведенный во Франции (Гогу он лечил в Лондоне), привёл к гибели пациента. Врача обвинили в преднамеренном убийстве и казнили.

Раш придумал множество жутких способов излечения душевнобольного. Например, в 1811 году он запатентовал «успокоительное кресло», представлявшее собой деревянный стул с ремнями для ног, рук и деревянной коробкой-фиксатором головы. Пациент в таком кресле был абсолютно беспомощен и неподвижен.

Говоря о психиатрических заблуждениях, нельзя не упомянуть доктора Франца Йозефа Галля (1758—1828). Он ввёл в медицину понятие френологии — науки о связи человеческой психики с формой и рельефом черепа. Галль «привязал» человеческие качества к различным участкам черепа; если какая-либо часть была выпуклой, соответствующее качество у человека было хорошо развито. Несостоятельность френологии окончательно доказали только в середине XX века. Сам Галль не слишком навредил пациентам, но его последователи-френологи нередко проводили трепанации тех или иных частей черепа именно для изменения психики больного. Отсутствие результатов мало кого смущало.

Классическая френологическая схема Галля, породившая после доказательства своей несостоятельности огромное количество пародий и карикатур

Типичная иллюстрация из книги Коттона об инфекционной природе безумия. Инфекция, по мнению врача, содержалась в основном в зубах, и Коттон рекомендовал их нещадно драть

Удивительно, но подобные заблуждения возникали в психиатрии и значительно позже, в начале XX века. Известный американский врач Генри Коттон (1876—1933), например, высказал предположение о том, что психические заболевания являются следствием инфекции, поражающей ту или иную часть тела. Своих пациентов Коттон лечил путём… ампутации. Вовремя удалив заражённый орган, Коттон — как он сам считал — останавливал распространение бактерии, которая при попадании в мозг могла вызвать лунатизм.

Будучи по основной специальности стоматологом, Коттон удалил между 1919 и 1921 годами более 11 000 зубов, а порой ампутировал челюстные кости, пальцы и гениталии. Смертность его пациентов достигала 43%; тем не менее клиника Коттона в течение длительного времени считалась весьма прогрессивной, а Коттон воспринимался как светило и новатор американской психиатрии.

Лоботомия

Это жутковатое направлении медицины заслуживает отдельного внимания. Собственно, лоботомия сама по себе — раздел обширной отрасли, психохирургии.

Основные виды психохирургии

Префронтальная лоботомия (лейкотомия) — разрезание тканей, соединяющих лобные доли мозга с остальной его частью.

Передняя цингулотомия — разрезание тканей, соединяющих таламическую и заднюю лобные области, а также приводящее к разрушению передней поясной области.

Передняя капсулотомия — разъединение орбито-фронтальной коры и таламических ядер.

Субкаудальная трактотомия — разрыв связи лимбической системы и супраорбитальной части лобной доли.

Лимбическая лейкотомия — операция, совмещающая субкаудальную трактотомию и переднюю цингулотомию.

Амигдалотомия — разрезание тканей, связывающих мозг с миндалевидным телом.

Кадр из документального фильма «Лоботомист» (2008) демонстрирует ранюю лоботомию образца Мониша — с разрезанием черепа. Позже перешли к сверлению, ещё позже — к проходу через глазную орбиту

Хотя психохирургия включает в себя целый ряд направлений и операций, именно слово «лоботомия» ассоциируется сегодня с издевательствами над душевнобольными и превращением их в овощи. Стоит отметить, что лоботомия бывает нескольких типов, и, говоря об операции, в ходе которой разрывается связь между лобными долями и остальной частью мозга, мы имеем в виду так называемую лейкотомию, или префронтальную лоботомию.

Лейкотомию разработал в 1935 году португальский хирург Эгаш Мониш; первую операцию провёл под его началом профессор Алмейд Лима — и она прошла успешно. Мониш открыл, что лоботомия приводит к успокоению буйного пациента, его смирению с реальностью. Да, в результате операции терялись определённые навыки, например, долговременная память заметно ухудшалась, но пациент, ранее не поддающийся никакому лечению, становился частью общества.

Сам Мониш рекомендовал использовать лоботомию исключительно в крайних случаях, когда шизофрения пациента приобретала опасные формы и не поддавалась контролю. В 1949 году за свои работы португалец получил Нобелевскую премию по медицине — но знал ли он, к чему в итоге приведут его исследования?

Антонио Эгаш Мониш, изобретатель фронтальной лоботомии, лауреат Нобелевской премии

Розмари Кеннеди, одна из самых известных пациенток, подвергнутых лоботомии

По иронии судьбы последователь Мониша и главный адепт лоботомии, американец Уолтер Джексон Фримен II, оказался одновременно талантливым врачом и болезненным фанатиком своего дела. В 1936 году Фримен провёл первую лоботомию в США (в СССР первую подобную операцию провели уже после войны) и за последующие несколько лет осуществил около 200 префронтальных лоботомий, став ведущим специалистом в этой области.

Орбитокласт — инструмент для проведения трансорбитальной лоботомии

Проблема заключалась в том, что результаты лоботомии могли быть самыми разными. Если некоторые пациенты становились спокойнее и вроде как нормальнее, то около половины превращались в овощи или вообще умирали. Неоднозначность процедуры привела к тому, что в Европе лоботомия была запрещена почти во всех странах к середине пятидесятых. В СССР её официально запретили 9 декабря 1950 года; лоботомия была объявлена лженаучным методом лечения (что соответствовало действительности), и Учёный медицинский Совет Минздрава СССР постановил «воздержаться от применения префронтальной лейкотомии при нервнопсихических заболеваниях как метода, противоречащего основным принципам хирургического лечения И.П. Павлова».

Иное дело в США. Метод Фримена позволил проводить лоботомии поточно, чем доктор и занялся. Его верный многолетний друг и ассистент Джеймс Уоттс разорвал отношения с Фрименом, объявив его методику надругательством над всеми гуманистическими принципами. Собственно, ассистент уже и не требовался: за одну лоботомию Фримен брал 25 долларов и делал её за считанные минуты. С Фримена брали пример другие врачи — и за один только 1949 год в США было лоботомировано 5074 пациента! Всего же операции подверглись более 40 000 человек, из них 3500 были прооперированы лично Фрименом.

Уолтер Фримен проводит публичный сеанс трансорбитальной лоботомии. Обратите внимание: даже без перчаток

Классическая позиция пациента при трансорбитальной лоботомии: голова запрокинута назад, через орбиты глаз введены два орбитокласта

Так или иначе, в 1967 году Фримену запретили практику. На сегодняшний день префронтальная лоботомия уже не проводится, хотя другие психохирургические операции по-прежнему имеют место — в очень ограниченном количестве и максимум в одной лицензированной больнице на страну. Конец психохиругии положило в первую очередь изобретение нейролептиков (в 1950 году был синтезирован первый из них — аминазин), глушащих симптомы и иногда подавляющих причины заболевания.

Электросудорожная терапия

Изобретателем электросудорожной терапии стал венгерский врач Ладислас Медуна. 29 января 1934 года он провёл пять сеансов ЭСТ с пациентом, страдающим от кататонического синдрома (группы двигательных расстройств), — и пациент излечился. Из 26 пациентов, подвергнутых электрошоку, 10 пошли на поправку — и Медуна удостоверился в верности своей идеи. Медуна опубликовал результаты, получил мировое признание, а в 1938-м, с нарастанием антисемитских настроений в Будапеште, эмигрировал в США.

Siemens Konvulsator III, прибор для проведения электросудорожной терапии (конец 1960-х)

Ирония состояла в том, что Медуна специализировался на пациентах-кататониках, а в американской практике ЭСТ начали применять для лечения самых разных психических расстройств. Причём вплоть до начала 1950-х она использовалась без предварительного приёма пациентом мускульных релаксантов. Итогом были жутчайшие фотографии пациентов с искажёнными чертами лица и исковерканными телами. На методику ЭСТ обрушилась пресса — и с 1970-х её применение начало постепенно ограничиваться.

Позиция пациента при ЭСТ: один контакт к затылку, второй — к виску

Подводя итоги

Психиатрия сегодня не то чтобы сильно отличается от психиатрии столетней давности. Да, пациентов не мучают, значительно повысился уровень обслуживания и гигиены, вместо хирургических операций больные пьют таблетки. Но процент выздоравливающих столь же прискорбно мал, как и век, и два, и три назад. Даже самые современные средства позволяют придушить болезнь, скрыть её симптомы, но не излечить человека полностью. Да и побочных эффектов у лекарств столько, что не перечислишь.

Поэтому не стоит кивать на прошлое и говорить: какой ужас! Как так могли! Как издевались над бедными душевнобольными! Дело в том, что им и сейчас живётся не сладко. Просто каждой эпохе — свой ад.

Источник

Ничего лучше в голову не пришло

Праздничный текст о лоботомии — одной из самых опасных операций

Сейчас лоботомия кажется атрибутом фильмов ужасов: сумасшедший доктор-злодей, вооружившись тонкими штыками и молотком, пробивает дырки в черепах своих жертв, превращая их в покорных зомби. Более 70 лет назад, однако, эта операция вовсю применялась в психиатрии: в некоторых странах лоботомию прописывали чуть ли не при легкой форме тревожного расстройства, а за разработку первого метода ее проведения даже была вручена Нобелевская премия по физиологии и медицине. О том, зачем медикам понадобилось высверливать дырки в черепах пациентов и помогало ли это на самом деле, а также чем отличалась советская лоботомия от мировой, рассказываем в нашем материале.

В 1949 году Нобелевскую премию по литературе (с формулировкой «за значительный и художественно уникальный вклад в развитие современного американского романа») получил американский писатель Уильям Фолкнер. Премия по физике досталась японцу Хидэки Юкаве за предсказание существования мезонов, частиц — переносчиков взаимодействия между протонами или нейтронами, а в области химии отметили Уильяма Джиока — за его эксперименты с рекордно низкими температурами.

Премию по физиологии и медицине разделили двое ученых: швейцарец Вальтер Гесс — за описание роли промежуточного мозга в регуляции работы внутренних органов, а португалец Антониу Эгаш Мониш — за разработанную им за несколько лет до того методику хирургического лечения психических расстройств — лейкотомию, больше известную как лоботомия.

К тому моменту, когда Монишу вручили премию, число лоботомий, проведенных по всему миру, перевалило за несколько десятков тысяч и с большой скоростью росло: большинство операций проводилось в США, следующей шла Великобритания, а за ней — скандинавские страны.

Всего до 1980-х годов (последней эту операцию запретила Франция) в мире было проведено около сотни тысяч лоботомий, причем далеко не все они обошлись без непоправимых последствий.

Бур и этанол

То, что такая страшная хирургическая операция была отмечена нобелевским комитетом, сейчас может показаться как минимум странным. Следует, однако, иметь в виду, что в начале XX века диагностическая психиатрия развивалась очень бурно: врачи находили у своих пациентов шизофрению, депрессию и тревожное расстройство и делали это примерно так же, как сейчас это делают современные психиатры.

А вот до медикаментозного лечения и профилактики психических расстройств было еще далеко: первые антидепрессанты и антипсихотики появились на рынке лишь в середине века, а в популярной тогда панацее — опиатах — уже распознали очень опасное для жизни вещество.

Психотерапия, а также популярный тогда психоанализ зачастую не помогали, в особенности — в тяжелых случаях, и в психиатрических клиниках пациентов было очень много. Лечили их, в основном, шоковой терапией — но и она зачастую не приносила облегчения.

Хирургию, в свою очередь, врачи начала XX века считали чуть ли не универсальным методом лечения (по крайней мере, от тяжелых заболеваний). Проводимые в течение нескольких сотен лет до этого посмертные вскрытия поведали о человеческом теле достаточно, чтобы понимать, что и где нужно резать, а смертность от операционного вмешательства уже снизилась.

Медики также были уверены, что сравнительно хорошо разбираются в работе головного мозга. Так, Мониш, разрабатывая метод лейкотомии, вдохновился работой американского физиолога Джона Фултона.

В 1930-е годы Фултон изучал функции и структуру головного мозга приматов и в ходе одного из своих экспериментов отметил, что хирургическое повреждение волокон белого вещества лобных долей обладает неким успокаивающим эффектом: одна из его подопытных, вспыльчивая и необучаемая шимпанзе Беки, после операции стала покладистой и спокойной.

В принципе, идеи Фултона, заимствованные Монишем, верны: лобные доли действительно принимают участие в когнитивном контроле, необходимом для нормальной работы психики, а их связь с другими отделами мозга — теми, что лежат чуть глубже и отвечают за эмоциональное познание — в развитии психических расстройств играет не последнюю роль.

Проблема в том, что роль эту тогда толком никто не понимал (сейчас с этим дело обстоит чуть лучше, но все еще не идеально), но Мониш, вдохновившись экспериментами на шимпанзе, посчитал, что успеха можно добиться и на людях. Несмотря на скептическое отношение к этому Фултона, свою первую лоботомию (а точнее — префронтальную лейкотомию) будущий нобелевский лауреат провел в 1935 году.

Сам Мониш, страдавший от подагры, за инструменты не взялся: операцию проводил его коллега, нейрохирург Алмейда Лима. Первой пациенткой, пережившей лоботомию, стала 63-летняя женщина, страдавшая от депрессии и тревожного расстройства.

Лима просверлил дырку во фронтальной части черепа медицинским буром и залил участок, отделяющий лобные доли от остального мозга, этиловым спиртом: Мониш предполагал, что этанол создаст барьер, который и обеспечит успех процедуры.

Реклама инструментов для проведения лоботомии

Источник

Что такое лоботомия? Для чего она используется?

Лоботомия — удаление лобных долей мозга, ответственных за само-осознание и за принятие решений. Разрушение лобных долей приводит к тому же эффекту. Распространена в США до конца 70-х как метод лечения шизофрении*).

Поскольку мозг способен к излечению незначительных разрушений, при Лоботомии не исключено и практикуется удаление или частичное повреждение областей мозга, прилегающих к лобной доли — точность не является решающим фактором успеха. Поэтому, наиболее эффективным методом проведения Лоботомии является закрытый, без трепанации черепа.

Этот метод удивительно прост и проведение операции не требует специальных медицинских знаний. Огромным плюсом этого метода является то, что, в случае необходимости, пациент может провести операцию сам на себе. Операция производится в три элементарных шага.
В настоящее время Лоботомия не применяется, потому что найдены лекарства не менее эффективные. Последние несколько лет в американской психиатрии наблюдается возвращение к традиционным методам лечения — например, электро-конвульсивная терапия, оставленная в 70-80-е, снова становится популярным средством лечения психических болезней.

Больная до и после операции

Источник