ефремов и стругацкие отношения
Были ли Ефремов и ранние Стругацкие скрытыми антик
Были ли Ефремов и ранние Стругацкие скрытыми антикоммунистами.
«Слушайте нас из коммунистического далека!»
(Роберт Рождественский: «Письмо в тридцатый век»)
В 1992 году я встретился и разговорился с Арнольдом Локшиным, американским онкохимиком, коммунистом по убеждению, эмигрировавшим в СССР незадолго до «перестройки», и, как и другие сторонники СССР того времени, попавшие из огня да в полымя. И вот он меня тогда спросил: «Что сделало Вас коммунистом?». Я ответил: «Ранние произведения братьев Стругацких».
Товарищи (в основном сталинистских взглядов), которым я позже об этом рассказал, возмутились: «Как? Не «Как закалялась сталь», не «Повесть о настоящем человеке»?». Я говорю: «Вот так. Хотя эти произведения я тоже читал, но коммунистическое мировоззрение у меня сложилось именно под влиянием крылатой советской фантастики 60-х годов». Потом я от них услышал: «Ну, что же, к коммунизму разными путями приходят».
А те мои знакомые, которые придерживаются антикоммунистических взглядов, говорят обо мне: «Начитался фантастики и поверил в утопию».
Недавно в ходе полемики на «Прозе.ру» один из моих мировоззренческих противников написал мне, что ленинизму и большевизму нет места в Мире будущего Ефремова и Стругацких, потому что эти авторы в своих романах о будущем ни разу не упомянули марксизм-ленинизм, и, кроме того, там нет ни одного памятника Ленину.
А потом подумал: а ничего это не доказывает.
Если бы я писал фантастику о коммунистическом будущем, я бы и сам не стал в ней говорить советскими лозунгами и ставить памятники Ленину и Марксу на каждом углу.
Во-первых, уже к 60-м годам между руководством Страны и большей частью населения устоялось определённое отчуждение. Это проявлялось, в частности, в том, что в терминах официоза разговаривали только газеты и другие СМИ, а также партийные должностные лица на собраниях и в официальной обстановке. Остальные в повседневной жизни старались избегать громких фраз. Даже те, кто придерживался коммунистических взглядов и был согласен с теми или иными положениями официальной идеологии, предпочитали выражать те же мысли своими словами, избегая официозных формулировок. Если человек говорил фразами из последней газетной передовицы, его считали (не без основания) либо наивным дурачком, либо фанатиком, либо демагогом, делающим партийную карьеру. Поэтому если бы Ефремов и Стругацкие в своих романах о коммунистическом будущем выражались словами из советского официоза, их бы никто читать не стал, и мы бы их сейчас даже не вспомнили.
Во-вторых, надо учитывать, что Ефремов, и особенно, Стругацкие со временем пересматривали свои собственные взгляды и жизненные ценности. Ефремов просто не дожил, и мы не знаем, как он повел бы себя в «перестройку», но братья Стругацкие начала 60-х и братья Стругацкие конца 80-х – это совершенно разные люди. У Лема есть рассказ из серии «Приключения пилота Пиркса», где корабль главного героя попадает в «гравитационный вихрь» и происходит смещение времени. И он встречается сперва с собой-завтрашним, а на следующий день с собой-вчерашним. Сначала он получает в морду от себя-завтрашнего, а затем с большим удовольствием бьет в морду себе-вчерашнему.
Вот, мне кажется, что что-то подобное произошло бы, если бы братья Стругацкие времен «перестройки» встретились с братьями Стругацкими из начала 60-х…
Но мы-то говорим не о поздних, а о ранних произведениях Стругацких. Книги были изданы, до сих пор хранятся в личных библиотеках, и никаких развенчающих замечаний автора («Да не верьте нам, это мы придумали просто чтобы вас дурачить») не содержат. И воспитали и еще воспитают не одно поколение коммунистов будущего, куда лучше, чем все идеологические отделы ЦК КПСС вместе взятые.
А марксизм-ленинизм у ранних Стругацких есть. Только называется он в ХХII веке иначе: «базисная теория». И в том времени эта теория не отброшена, ею, например, руководствуется Институт Экспериментальной Истории и прогрессоры из «Комкона-2». Да, она не всегда срабатывает и подвергается критике, но для научной теории (а марксизм – это научная теория) это нормально: любая научная теория – это модель, вынужденно упрощённая, а потому верная только в своих доверительных границах, а за пределами этих границ может работать, а может и не работать, а потому нуждается в дополнении и развитии, а то и в замене. Ленинская фраза: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно» имела полемические цели, противоречит духу марксизма, и я считаю её неудачной: любая научная теория должна подвергаться сомнениям, и на каждом этапе вновь и вновь доказывать свою верность. Критикуют Стругацкие примитивные представления о коммунизме того времени как обществе всеобщего изобилия, в духе «гуляш-коммунизма»: «Будете шляться от хрустальной закусочной до алмазной распивочной». Но герои Стругацких рассуждают, а, главное, живут вполне в духе коммунистических ценностей: бескорыстные ученые-подвижники. И от самоназвания: «марксисты-коммунисты» они не отказываются. В «Стажёрах» «недобитый» буржуй говорит Юрковскому: «Вы, марксисты, победили фашизм, колониализм, милитаризм, но сейчас перед вами мещанин, маленький жадный хозяйчик, и я вам не завидую».
Частной собственности на средства производства в Мире Стругацких нет. Горбовский говорит: «Лет 50 назад, когда еще оставались всевозможные частные фирмы, дольше всех продержалась фирма, производящая матрацы».
В Мире Стругацких в 21-м веке всемирного коммунизма еще нет. Есть страны, границы, есть частная собственность. И СССР существует. Только называется он ССКР. Союз Советских Коммунистических Республик. Это, кстати, типично для советской фантастики начала 60-х годов.
В общем, нет у ранних Стругацких «бойкота» коммунистических терминов, и их ранние произведения не просто выдержаны в коммунистическом духе, а, повторяю, сделали и сделают еще для коммунистического воспитания больше, чем все идеологические отделы ЦК КПСС вместе взятые.
Но, повторяю, надо смотреть только оригинальные, не скорректированные позже издания Стругацких первой половины 60-х годов. В более поздних изданиях те же произведения были подвергнуты цензуре самими авторами.
У Ефремова другая ситуация. Действие его романов происходит в далёком будущем. Причем Ефремов дает понять читателю, что Эре Мирового Воссоединения предшествовала целая череда войн, революций, контрреволюций, периодов реакции и мракобесия, массовых психозов, затем новые революции и новые контрреволюции. Видимо Ефремов уже тогда понимал всю глубину перерождения советского государства, и предвидел неизбежность контрреволюционного антикоммунистического переворота 1991 года. И, видимо, понимал, что Великая Октябрьская социалистическая революция и Советский Союз – лишь очередной шаг, всего лишь один из многих этапов, одна из многочисленных попыток Человечества преодолеть Инферно, и, по-видимому, далеко не последняя.
И вряд ли после всего этого к 30-му веку сохранилось так уж много символов советской эпохи. Мы сами воочию видели, как при каждой новой смене власти и государственной идеологии символы прежней идеологии громятся и уничтожаются иногда со свистом и улюлюканьем, а иногда и втихую, под покровом ночи. Сколько памятников Ленину было свергнуто на бывшем постсоветском пространстве после 1991 года? Сколько музеев, библиотек и архивов перелопачено (или сожжено, как на Профсоюзной»)? Сколько учебников истории переписано (сперва в соросовском, а затем в державно-патриотическом направлении)? Так что символов советской эпохи к 30-му веку осталось, скорее всего, немного, и в повседневной жизни люди эпох ЭВК и ЭВР с ними, скорее всего, сталкиваются редко.
Но о советском прошлом и о марксистском наследии люди далёкого коммунистического будущего помнят, и опыт и роль Советского Союза и России оценивают отнюдь не негативно. И Ефремов верил, что именно наша страна станет лидером продвижения всего человечества к коммунизму.
Они, когда писали свои великие книги, были умнее своих читателей и цензоров.
А иногда и умнее себя будущих…
Великая советская фантастика 60-х годов имеет такой мощный потенциал воспитания читателей в коммунистическом духе, что, вполне возможно, при дальнейшей фашизации современной капиталистической системы, что в России, что на Западе, что на Востоке, вполне может в скором будущем быть запрещена как «экстремистская литература»…
В.В. Комиссаров. «Футуристические проекты И.А. Ефремова и братьев Стругацких в реалиях начала XXI столетия»
Истоки противопоставления И.А. Ефремова и братьев Стругацких. Между И.А. Ефремовым и братьями Стругацкими действительно была творческая дискуссия. Но абсолютизировать ее, переносить на личные отношения между писателями не приходится. Более того, в контексте общественно-политической атмосферы 1960-х годов Ефремов и Стругацкие олицетворяли общее либерально-реформаторское направление в советской нереалистической прозе, направление, противостоявшее ортодоксальной марксистской трактовке будущего. Причем, ни Ивана Ефремова, ни братьев Стругацких нельзя считать диссидентами или антисоветчиками, они даже в самые сложные для себя времена демонстрировали лояльность властям. Но несмотря на это и у И.А. Ефремова, и у Стругацких в конце 1960-х годов отношения с политическим руководством были серьезно испорчены, причем ситуация развивалась по общему сценарию. Сначала в компетентные и директивные инстанции шли сигналы «бдительных» граждан по поводу тех или иных уже опубликованных произведений. Затем на уровне идеологических отделов ЦК принимались соответствующие решения, следовал фактический запрет «опального» произведения. Попытки авторов «искать правду» в партийных инстанциях успеха не имели. У Стругацких по этой схеме развивались проблемы, связанные со «Сказкой о тройке» в 1968 году, у И.А. Ефремова сложности начались из-за «Часа быка» в 1970-м.
В заключение следует отметить, что и И.А. Ефремов, и братья Стругацкие в своих литературных футуристических проектах в целом предугадали основные тенденции развития, потенциальные угрозы и особенности будущего. Конечно, речь идет не о буквальном предсказании будущего, а о выявлении господствующих трендов. Несмотря на различия в восприятии отдельных аспектов, творчество И.А. Ефремова и братьев Стругацких развивалось в одинаковых общественно-политических и морально-психологических условиях — в ситуации хрущевской «оттепели», что предопределило значительное сходство сюжетов. Несмотря на различия и разночтения, не вызывает сомнения значительное влияние Ивана Ефремова на творчество Стругацких. Таким образом, можно констатировать, что футуристические проекты писателей, конечно же, были самодостаточны и самоценны, но при этом развивались в условиях сильного взаимного влияния.
Примечания
1. Терехин В.Л. Иван Ефремов — провозвестник мультивременного асинхронного реализма // Терехин В.Л. «Против течений»: утаенные русские писатели. Типология Антинигилистического романа. Иван Ефремов — провозвестник мультивременного асинхронного реализма: статьи. М., 2002; Переслегин С.Б. Странные взрослые: (опыт социомеханического исследования фантастических романов И. Ефремова). URL: http://www.igstab.ru/materials/black/Per_Efremov.htm (дата обращения 20.12.2008).
2. Панарин А.С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях XX века. М., 1998. С. 13.
3. Калашников М. Крещение огнем. Звезда пленительного риска. М., 2009. С. 90, 184, 466.
4. Лазарчук А., Переслегин С. и др. Чайки над Кремлем. М., 2007. С. 472.
5. Терехин В.Л. Указ. соч. С. 164—171.
8. Ревич Вс. Попытка к бегству // Если: журнал фантастики и футурологии. 1996. № 6. С. 210.
9. См.: Вишневский Б.Н. Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда. М.; СПб., 2004. С. 24.
Еще раз о Стругацких и Ефремове.
А именно – людей, существующих в особой, «игровой» реальности, свойства которой существенно отличаются от окружающего мира. Понятие «игровая» в данном смысле относится вовсе не к игре, как таковой (детской или спортивной), но к особенностям существования людей в особом, выделенном «пространстве», наделенном свойствами, отсутствующими в остальной реальности. Этим «пространством» выступает «мир» советских лабораторий и КБ, в котором была достигнута очень низкая степень отчуждения труда, немыслимая даже по меркам «обычной» советской жизни. Появление подобной «выделенной реальности» выступало закономерным следствием идущих в советском обществе процессов «коммунизации», т.е. зарождения и усиления коммунистических локусов. При этом, в дальнейшем полагалось, что, разрастаясь и раскрываясь в полноценные системы, эти локусы смогут стать основанием для полного преобразования советского общества в общество коммунистического типа.
Однако понять сущность данного проигрыша Стругацким не удалось. Поэтому, в конце концов, они пришли к мысли о «несовершенстве человеческой природы» и прочим, не сказать, чтобы приятным выводам. Впрочем, в течении десятилетий братья честно пытались понять, почему же столь прекрасные люди не могут оказаться реальными преобразователями мира. Однако, самое смешное тут то, что данный ответ мог быть сформулирован еще в далеком 1965 году, когда и вышел знаменитый «Понедельник». В нем Стругацкие, сами не ведая того, указали на базовое отличие этого самого «мира». А именно – на то, что НИИЧАВО, этот «архетип» советского научного института, находится в почти полной изоляции от всего остального мира, так, что даже жители того городка (Соловец), где институт находится, не до конца понимают, чем же там занимаются. По крайней мере, сам главный герой, до того, как оказывается «в системе», сути данного НИИ понять не может.
Впрочем, что касается первой опасности, то она, в общем-то, была несущественной. Работники разного рода НИИ и КБ имели достаточное число «контактов» с «внешним миром», чтобы не считать себя «пупами земли». А главное – они все, на 99%, были «интеллигентами в первом поколении», еще вчера гулявшие в тех же «компаниях», что и будущие «работяги». А зачастую – вообще приехавшими из деревни. (В естественных науках «потомственность» не прокатывала – тут учиться надо было, а Советская власть, слава Богу, создала систему, которая позволяла способному сельскому ученику иметь знания лучше, нежели ленивому «профессорскому сыночку». Поэтому «потомственные» шли в гуманитарии, туда, где «блат», знакомства значили намного больше, а проверить знания было намного сложнее.) Но вот вторая опасность, состоящая в том, что весь окружающий мир будет восприниматься через «призму родного НИИ», оказалась серьезной.
Итогом этого стало существенное занижение представления об уровне энтропии в окружающем мире – с соответствующими выводами. А именно – о том, чем и как определяется мотивация людей «за стенами НИИЧАВО». Действительно, в том самом мире было принято относиться к работе, как к самостоятельной ценности, а обеспечение ее воспринимать, как должное. Любая недостача выступала, как проблема государственной важности – да, и на самом деле, так и было (если учесть тематику большинства разработок). В то же время «остальной мир», с огромным вкраплением (не вкраплением даже, а включением, доходящим до 50%) прежних, классовых отношений, существовал в совершенно ином состоянии, там «работа» была, зачастую, не самым важным делом, отходя на второй план перед обеспечением выживания (пуская и не физического, а социального).
А значит, рассмотрение этого «мира» с т.з. «мира НИИЧАВО» вело к неизбежным артефактам. К примеру, огромное количество нерешенных проблем в таком случае означало только одно – сознательный отказ от необходимости их решать. Все – от нехватки книг в магазине, до нехватки картофелеуборочных комбайнов (из-за чего наших интеллигентов приходилось вывозить «на картошку»), от отсутствия туалетной бумаги до невозможности вызвать сантехника – воспринималось, в лучшем случае, как следствие «плохой работы» соответствующих органов. В лучшем – потому, что в худшем начинали выстраиваться теории о том, что «все это делается специально, чтобы унизить человека». Разумеется, пока все это еще не высказывалось явно, для того, чтобы воинствующий антисоветизм окреп, должно было пройти время. Но появление подобных теориек было неизбежным.
И вот тут то мы можем понять – возвращаясь к исходной теме – насколько важно для нас творчество Ивана Антоновича Ефремова, человека, который как раз и смог «вытащить» диалектический материализм (пускай и не марксистского толка) из-под спуда официоза и использовать его в своем творчестве. К примеру, для согласования интересов указанных выше «людей Понедельника» и «несовершенного внешнего мира». Возьмем того же Гирина из «Лезвия бритвы». По сути, это тот же «маг» из НИИЧАВО, занимающийся наукой не ради званий и зарплат, а ради познания истины. Его работа практически ничем не отличается от того, что показано у Стругацких – Гирин так же готов заниматься своим делом, невзирая на графики и праздники, и единственное, что его ограничивает – так это физическое отсутствие возможностей. И вот тут то мы и подходим к той огромной разнице, что разделяет указанных фантастов.
А именно – к тому, как они подходят к указанной проблеме. Для того же Гирина, как и для самого Ефремова, в подобной ситуации нет ничего странного и необычного. Напротив, борьба с недостатками этой реальности для него норма. Он прекрасно видит все «болячки» окружающего общества, он понимает, к примеру, что для начальства его наука второстепенна по отношению к карьерным делам (что поделаешь, опыт научной работы!), что жулики и садисты вполне обычны в жизни, в том числе, и советской – и что умение работать с ними есть не что иное, как неизбежный навык человека. Поэтому Гирин методично и постепенно ведет свою борьбу за истину, занимаясь этим, кстати, везде, где возможно – от «лекции» в музее до обезвреживания бандитов в Индии. Ему не приходит в голову «прятаться» за спиной «мудрого руководителя», как это постоянно делается в том же «Понедельнике», где всеведущий Янус Полуэктович приходит на помощь при столкновении героев с мерзавцами типа Выбегаллы или бюрократами, типа Камнеедова.
Т.е., Гирин-Ефремов постоянно осознает, что за пределами «своего», теплого и приятного для жизни и работы мира всегда существует мир тех, кому не так повезло. И одновременно, он признает, что основная задача «счастливчиков», которым удалось «заглянуть за границы обыденности», состоит как раз в том, чтобы «дотягивать» окружающих до своего состояния, чтобы повышать их уровень экстропийности – пускай и за свой счет. Кстати, именно этим и занимался сам писатель – причем, в крайне жесткой форме, приведшей к его ранней смерти. К примеру, он, по мере своих возможностей, боролся за творчество тех же Стругацких, защищая их своим авторитетом от нападок со стороны. И одновременно, он постоянно дает им советы учитывать несовершенство мира, как данность: к примеру, заменить слишком знакомую анаграмму «дон Рэбия» (Берия) на «дон Рэба». Что поделаешь – госцензура есть данность, уйти от которой невозможно, а значит – надо не возмущаться, а работать в указанной обстановке. Кстати, сам Иван Антонович сумел провести в печать (журнальную) крайне жесткий роман «Час быка», в котором почти открыто критиковалась система бюрократии. Правда, в итоге книжный вариант работы так и не вышел – что не удивительно, однако «в оборот» книга была введена, что дало свои плоды в будущем.
В общем, разница состоит в том, что и сам Ефремов, и его герои (помимо Гирина можно привести и героев его рассказов, которые так же действуют в условиях советской несовершенной реальности, и Таис Афинскую, которая живет в еще более несовершенном мире) прекрасно понимают, что такое граница между социосистемами с разным уровнем энтропии. А браться Стругацкие, вместе со своими героями – и с подавляющей массой советской интеллигенции – нет. В итоге, путем «натягивания» представлений, сформированных в «низкоотчужденном» мире на все остальное, и оказалось сформирована отдельная «идентичность» «человека играющего», якобы отличающегося от окружающих. На самом деле, конечно, браться, как советские люди, мысленно противились подобной идее, выступающей не просто чуждой, но враждебной не только социалистическим (не говоря уж о коммунистических), но и гуманистическим идеям вообще. Но, в конечном итоге, логика взяла свое – если «маг», он же интеллигент, он же прогрессор, он же «человек играющий» ведет себя не так, как основная масса населения, то значит – он «иной». Да, это очень тяжело принять, это выглядит практически фашизмом – а для Стругацких ненависть к фашизму было основой мировоззрения – но ничего не поделаешь.
Так и появились «людены», а в конце писательского пути – и откровенно мистические персонажи, вплоть до однозначно адских личностей в «Поиске предназначения». Но, понятное дело, только литературой дело не ограничилось. Отсутствие понимания в разнице между устройством «выделенной области» низкоотчужденного труда и всей остальной советской жизни привело к самым неблагоприятным последствиям. И в частности, к тому, что вместо того, чтобы стать основанием для дальнейшей «деэнтропизации» общества, для очистки его от мерзостей классового сознания, эти «локусы» стали превращаться в «ашрамы избранных», не только не ведущих к указанному процессу, но напротив, существующие за счет «сброса» своей энтропии на окружающих. (Та же эволюция, к примеру, свойственна монастырям самого разного толка, от христианских до буддистских, но тут все намного обиднее, поскольку в СССР речь шла о «сознательном развитии», собственно, и отличающим его от всего остального мира. А вот не получилось…)
Итог данного процесса оказался абсолютно предсказуем. «Люди Понедельника», превратившись в «человека играющего», оказались бессильными перед идущими в обществе процессами роста энтропии. Не видя разницы между «мирами», удалившись, по сути, в «ашрамы» своих учреждений, они лишили СССР своего антихаотического потенциала. Позволив вызреть и «вылезти на поверхность» силам Хаоса – тем стратегиям, которые основаны на абсолютно хаотических решениях, вроде утилизаторства. «Маги» проиграли даже не обывателю, что было бы не столь обидным. «Маги» проиграли откровенной сволочи, меньшинству, имеющему при всем этом довольно низкий уровень интеллекта – «людям Хаоса». Цеховикам, фарцовщикам, криминалу, а главное – карьеристам и приспособленцам самого разного рода. В общем, худшим из худших. И это при том, что практически до самого «конца», до катастрофы конца 1980 годов общее отношение граждан к указанным лицам и реализуемым ими «практикам» было отрицательное, практически до самого момента падения (года до 1988-1989) считалось, что жизнь, в которой надо чего-то «доставать», переплачивать барыгам, и держаться «за теплое место» не является нормой, а нормой выступает честная работа на благо общества. И вот при таком огромном преимуществе прокоммунистические силы потерпели поражение!
Такова цена незнания и нежелания понимать мир, естественное стремление «замкнуться» в своей «игровой реальности», не преодоленное направленным волей разумом. В итоге указанные «ашрамы» научных институтов оказались приватизированными и разрушенными, а для наших «магов» оказалось возможными лишь два пути вниз. Т.е., или «внутренняя эмиграция», уход в частную жизнь с восприятием работы лишь как средства существования – и это еще лучший вариант. Быть мещанином в мире, пораженном Хаосом – не самая почетная, но и не самая худшая участь. Потому, что есть и еще один путь – а именно, принятие «хаоситских» установок ради вхождения в указанный слой «хозяев жизни». Не обязательное, кстати, вхождение – не каждый «хаосит» является элитарием, хотя все современные элитарии и являются «хаоситами» в той или иной степени.
Таков печальный конец homo ludens. И таков главный урок для нас всех. Начав движение вверх, нельзя останавливаться на полпути, поскольку это – верный путь для падения. А главное – то, что движение, как таковое, достаточно сильно зависит не только от моральных качеств «движущихся», и даже не от материальных условий, но и от понимания того, как и куда это движение осуществляется. (А значит, на одних морально-этических принципах коммунизма не построить, как бы этого не хотелось.) Причем, чем сложнее и совершеннее общество – тем сильнее эта зависимость. А значит, развитие знаний о мире вообще, и о социальных процессах в частности, является задачей первой необходимости для сложного общества.
Впрочем, ключевое слово тут «сложное»…
«Дешёвые прогрессисты». С чем связан конфликт советских фантастов братьев Стругацких и Ивана Ефремова
Взаимоотношения ведущих советских фантастов братьев Стругацких и Ивана Ефремова прошли длинный путь от восхищения друг другом, до почти полного неприятия.
Ефремов начал близко общаться со Стругацкими в середине 60-х годов. Ивану Антоновичу на тот момент было за 50 лет, он был корифеем советской фантастики, автором монументального романа «Туманность Андромеды» и целого ряда других знаковых книг. Аркадию Натановичу и Борису Натановичу было 35 и 27 лет соответственно. Стругацкие, не так давно дебютировав в литературе, были авторами нескольких заметных повестей (например, «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Полдень, XXII век»).
Ефремов высоко оценивал творчество Стругацких, братья же и вовсе считали его своим учителем. Иван Антонович оказывал молодым коллегам посильную помощь, содействовал публикации их повестей.
Кроме того, Ефремов одним из первых читал рукописи Стругацких. Так, в 1964 году на его стол попала одна из самых известных в будущем повестей Аркадия и Бориса — «Трудно быть богом». Иван Антонович сделал несколько дельных замечаний (например, по его совету Стругацкие исправили «дона Рэбию» на «дона Рэбу».
Ефремов передал рукопись «Трудно быть богом» главному редактору журнала «Новый мир» А.Т. Твардовскому, однако Александр Трифонович отказался публиковать фантастику.
В 1965 году вышла знаменитая повесть «Понедельник начинается в субботу», в одном из героев которой — заведующем отдела Линейного Счастья Федоре Симеоновиче Киврине читатели опознали Ивана Ефремова. Писатель не обиделся на молодых коллег за этот вполне дружеский шарж.
С 1966 года Стругацкие начали страдать от нападок критики и цензуры: Ефремов оказался одним из тех, кто оказал братьям поддержку.
«Дешёвые прогрессисты»
Однако, вскоре между писателями пробежала черная кошка. Причиной конфликта стали роман Стругацких «Улитка на склоне» и повесть «Сказка о Тройке». Эти произведения Ефремову категорически не понравились. Он отметил окончательный отход авторов от солнечной эстетики коммунистического Мира Полудня к сатире на социалистическое общество, чернухе и скептицизму. «Улитку на склоне» Ефремов назвал «кафкианством» и «мелкотравчатым возмутительством». По мнению классика советской фантастики, идеи Стругацких обмельчали.
В одной из статей Ефремов заявил, что братья «лезут в дешёвые прогрессисты», предлагая свои «прогрессорские услуги» тем, кто в них не нуждается.
В 1969 году в интервью журналу «Молодая гвардия» Иван Антонович высказал мнение, что Стругацкие наделяют людей будущего чертами своих современников, отрицая саму возможность улучшения человеческой природы.
Для братьев нападки со стороны Ефремова стали сильным ударом. Особенно, если учесть, что обвинения Ивана Антоновича прозвучали на фоне идеологической кампании, развернутой против Стругацких в советской прессе.
Причины конфликта
Историки литературы до сих пор пытаются понять, что же стало причиной конфликта Ефремова и Стругацких. Высказывалось мнение, что Иван Антонович мог испытывать зависть к популярности братьев (и, в особенности, их идей) среди молодежи. Он вполне мог считать книги братьев опасными, разрушительными, негативно влияющими на молодежь.
Усиливали неприязнь и распространяемые в литературной среде слухи о том, что Ефремов якобы позаимствовал ряд идей Стругацких для своего романа «Час быка».
Однако, представляется, что основной причиной были разногласия поколенческого характера. Для Ефремова мир будущего был чистым коммунистическим «далёко», в котором нет места негативным проявлениям настоящего. Стругацкие же постепенно «дрейфовали» в сторону либерализма и завуалированной критики советской действительности.
Тем не менее, писателям удалось преодолеть конфликт до смерти Ивана Ефремова в 1972 году. Да, отношения между фантастами никогда больше не были такими дружескими и теплыми, как в начале 60-х, но и взаимных упреков больше не звучало.
В 1998 году Борис Стругацкий сказал о Ефремове буквально следующее:
Это был воистину «матёрый человечище» — гигант мысли, великий эрудит, блистательный рассказчик и бесстрашный боец… Конечно, писателем он был неважным, да он и сам… считал себя в первую очередь философом, мечтал писать трактаты и «Диалоги» в манере древних.
С одной стороны, это слова восхищения, с другой стороны, Борис Натанович не отказал себе в удовольствии уколоть давно уже мертвого льва… Очевидно, не забыл «дешёвых прогрессистов».