Трактовка Кантом пространства и времени как чистых форм созерцания

Пространство и время.Кант производил два не менее субъективистских «истолкования» воззрений
на пространство и время.

Суть первого, «метафизического» их истолкования заключена в положениях, что
«пространство есть необходимое априорное представление, лежащее в основе всех внешних созерцаний», а «время есть необходимое представление, лежащее в основе всех созерцаний».

Суть же второго, «трансцендентального» их истолкования состоит,

во-первых, в уточнении, что пространство это «только форма всех явлений внешних чувств», а время есть «непосредственное условие внутренних явлений (нашей души) и тем самым косвенно также условие внешних явлений».

Во-вторых, — и это главное, — что пространство и время не суть объективные определения вещей и не имеют реальности вне «субъективных условий созерцания». Кант провозглашает тезисы о «трансцендентальной идеальности» пространства и времени,утверждающие, «что пространство есть ничто, как только мы отбрасываем условия возможности всякого опыта и принимаем его за нечто лежащее в основе вещей
в себе», и что время, «если отвлечься от субъективных условий чувственного созерцания, ровно ничего не означает и не может быть причислено к предметам самим по себе. ».

Все созерцаемое в пространстве и времени не представляет собой «вещей-в-себе», будучи как таковое безошибочным индикатором их непредставленности в сознании. И именно из этих тезисов вытекает агностический вывод, что поскольку люди все созерцают в пространстве и времени, и поскольку чувственные созерцания являются необходимым базисом интеллектуального познания, то человеческий ум принципиально лишен возможности познавать «вещи-в-себе».

По Канту, пространство и время «эмпирически реальны» в том только смысле, что они имеют значимость «для всех предметов, которые когда-либо могут быть даны нашим чувствам. » (39. 3. 139), т. е. для явлений. Другими словами, все вещи как явления (и только как явления!), как предметы чувственного созерцания с необходимостью существуют в пространстве и времени. Эту всеобщность и необходимость существования явлений в пространстве и времени Кант называл «объективной значимостью» последних, тем самым субъективно-идеалистически истолковывая саму объективность.

Кант полагал, что выводы о пространстве и времени как необходимых априорных представлениях, лежащих в основе созерцаний, дают философское обоснование способности математики выдвигать положения, имеющие всеобщую и необходимую значимость. Дело в том, что, по мнению Канта, одна из двух главных отраслей математики — геометрия — имеет своим базисом пространственные представления, а другая отрасль — арифметика — временные представления.

Источник

Время у Иммануила Канта

Время не есть что-то объективное и реальное: оно не субстанция, не акциденция, не отношение, а субъективное условие, по природе человеческого ума необходимое для координации между собой всего чувственно воспринимаемого, по определенному закону, и чистое созерцание.
И. Кант

Пространство и время со всем, что они в себе содержат — это не вещи или их свойства сами по себе, а принадлежат только к их явлениям. Они присущи нам до всякого восприятия.
И. Кант

Отвлечемся от Канта. Обратимся к великим русским. Свидетельствует Лев Толстой: «Мало того, что пространство, и время, и причина суть формы мышления, и что сущность жизни вне этих форм, но воя жизнь наша есть (всё) большее и большее подчинение себя этим формам и потом опять освобождение от них. »

Говорит Федор Достоевский: «Что такое время? Время не существует; время есть цифры».

Говорит Александр Блок: «Есть как бы два времени, два пространства; одно — историческое, календарное, другое — неисчислимое, музыкальное. Только первое время и первое пространство неизменно присутствуют в цивилизованном сознании».

Андрея Белого музыкально-поэтическое восприятие пространства-времени вдохновило на такие стихи:

Взор убегает вдаль весной:
Лазоревые там высоты.
Но «Критики» передо мной —
Их кожаные переплеты.
Вдали — иного бытия
Звездоочитые убранства.
И, вздрогнув, вспоминаю я
Об иллюзорности пространства.

Сколько величайших мудрецов терялись в поисках ответа на вопрос: что есть время? Внутреннее чувство? Последовательность идей в уме? Форма мышления? Чистая интуиция? Число? У Зенона, Парменида, Аристотеля, Августина, Локка, Беркли, Юма нахожу потрясающие откровения, на века и тысячелетия упреждающие Иммануила Канта.

Свидетельствует Аристотель: «Будет ли, в отсутствии души, существовать время или нет? Ведь если не может существовать считающее, не может быть и считаемого, ясно, следовательно, и числа, так как число есть или сочтенное или считаемое. Если же по природе ничто не способно считать, кроме души и разума души, то без души не может существовать время. »

Также и времени нет самого по себе, но предметы
Сами ведут к ощущенью того, что в веках совершилось,
Что происходит теперь и что воспоследует позже.
И неизбежно признать, что никем ощущаться не может
Время само по себе, вне движения тел и покоя.

Августин Аврелий: «В тебе, душа моя, измеряю я времена; и когда измеряю их, то измеряю не самые предметы, которые проходили и прошли уже безвозвратно, а те впечатления, которые они произвели на тебя: когда сами предметы прошли и не стало их, впечатления остались в тебе, и их-то я измеряю, как присущие мне образы, измеряя времена. Если же не так, если и это неверно, то или времена имеют самобытное существование, или я не времена измеряю».

Джон Беркли: «Время есть ничто, если отвлечь от него последовательность идей в нашем духе».

Чем объяснить, что величайшие визионеры — Аристотель, Лукреций Кар, Августин, Декарт, Лейбниц, Дунс Скот, Оккам, Беркли, Юм, Кант, — не сговариваясь, отрицали объективность времени?

Каждый раз, когда я пытался составить простую идею времени с отвлечением от последовательности идей в моем духе, времени, которое протекает единообразно и сопричастно всему сущему, я терялся и путался в безысходных затруднениях.

Почему то, что нам, малым, кажется ясным и очевидным, у великих вызывает только сомнения? —
«Время заключено не в объектах, но только в субъекте, который воображает объекты».

Время субъективно: оно лишь субъективное условие человеческого созерцания (которое всегда имеет чувственный характер) и само по себе, вне субъекта, есть «ничто».

Человек создал время, согласуя свои переживания с переживаниями других.
Нам кажется, что во вселенной есть время, но в действительности всё, что существует, вневременно.

Только ли через сознание и только ли для сознания существует время?

Кантова теория пространства и времени венчает тысячелетнюю человеческую мысль — лучше сказать: интуицию о природе времени. Эта теория — так, как она изложена в К р и т и к е и П р о л е г о м е н а х, — труднодоступна. Но не потому, что сложна, — потому, что до конца не прояснена для самого автора. Будь она вполне ясной, Канту хватило бы таланта изложить ее просто, не оставив проблем для Рейхенбаха.

Что наиболее существенно в этой мгле? Что пространство и время даже не ноумены, ибо последние недоступны, но реальны. Следует различать, считает Кант, эмпирическую реальность времени от его трансцендентальной идеальности. Эмпирическое время реально. В опыте не может быть предмета, не подчиненного условию времени. Но в такой же мере, в какой верно последнее, невозможно никакое притязание философии на абсолютную реальность времени. Будь оно реально, время «было бы абсолютно присуще вещам как условие или свойство независимо от формы нашего чувственного созерцания». Но кто знает такие свойства «вещей самих по себе», как время, и как они могут быть даны нашим чувствам?

Не смешивал ли И.Кант реальное физическое время с перцептуальным временем нашего восприятия? Не «отодвигал» ли реальные временные отношения на уровни бытия, далекие от нашего макроскопического опыта? И вообще, насколько точно наше перцептуальное время отражает физическое — правильно ли мы воспринимаем время?

В этом и состоит трансцендентальная идеальность времени, согласно которой оно, если отвлечься от субъективных условий чувственного созерцания, ровно ничего не означает и не может быть причислено к предметам самим по себе ни как субстанция, ни как свойство.

Иными словами, время не есть нечто само по себе существующее, оно лишь субъективное условие, изначально присущее человеческому уму для координации между собой предметов эмпирического мира. В ноуменальном мире предметов «самих по себе» времени и пространства нет. Поэтому нелепо спрашивать, где, например, находится Бог и когда он сотворил мир.

Время действительно лишь как форма внутреннего созерцания и присуще не самим предметам, а лишь субъектам, которые их созерцают.

Устрани субъект — и окажется, что объект с качествами, приписываемыми ему чувственным созерцанием, нигде не встречается да и не может встретиться, так как именно наши субъективные свойства определяют форму его как явления.

Непонятно? Не потому ли Оствальд Шпенглер говорил: «То странное, что содержится во времени, сама жизнь, должно быть уничтожено манией понятности».

Пространство и время субъективны, ибо не может быть предметом опыта лишенное вещей пространство и лишенное действий время. Время призрачно. По мнению Канта, самая нелепейшая из выдумок — время как непрерывное течение в существовании.

Иммануил Кант считал, что при всем обилии и остроумии рассуждений о времени, реальное его определение отсутствует, а отвлеченные рассуждения о его природе не определяют его реальность. Еще меньше дает номинальное определение, которое «совсем бесполезно, так как и без него это слово достаточно понятно, чтобы не путать его с другими».

При всей субъективности время Канта не связано с «я мыслю», а находится как бы рядом с ним. Эта обособленность от человека выражается в том, что, полагая время формой человеческой чувственности, Кант не делает его ни личным, ни конечным — особенность, зорко подмеченная М.Хайдеггером. Сам Кант, видимо, не чувствовал противоречия между конечностью «я» и бесконечностью идеи времени.

Главными мотивами, которыми подсознательно руководствовался Кант, пытаясь элиминировать реальный поток времени, были страх перед смертью, которого он якобы сознательно не испытывал, а также стремление спасти свободу воли. Чтобы обосновать мораль и сделать человека ответственным за свои действия, ему надлежало отказаться от лапласовского детерминизма, предопределяющего грядущее, а самым радикальным способом отказа был отказ от времени. Чтобы спасти свободу, он сделал время субъективным, подменив поток времени потоком свободы воли.

Если бы время, рассуждал Кант, было определением вещей, как они существуют «сами по себе», то «свободу нельзя было бы спасти». Ибо если события и поступки, совершенные во времени, подчинены закону причинности и, следовательно, если бы время было определением «вещей самих по себе», то все поступки совершались бы с фатальной необходимостью, а человек превратился бы в марионетку, мыслящий автомат. Причинность, обусловленная свободой, то есть свободное действие, возможно лишь для субъекта, действия которого не определяются временем. «Спасти» свободу можно только изъяв действие субъекта из смены событий во времени.

Всё эмпирическое в человеке может быть подчинено времени, всё ноуменальное — нет: как «вещь сама по себе» человек находится вне времени и причины, открываясь для свободного выбора. В ноуменальном мире Кант пошел дальше Парменида, фактически отказавшись не только от времени, но и от причины. Хотя его иногда считают творцом причинной теории времени, он, скорее сторонник временной трактовки причинности: не порядок во времени приводит к причинной связи, но причинная связь — к порядку в эмпирическом времени.

Кантовская концепция субъективного времени, как и идея ноуменов, непрактична: она ничего не дает деятелю для активного действия. Как выяснил Рейхенбах, она не решает парадокса свободы, не вносит ясности в переживание потока времени, не дает способа различения прошлого и будущего, детерминированного и индетерминированного. Она не позволяет воздействовать и подчинять. Именно этим — созерцательностью и непрактичностью — она и ценна. Полезность слишком запятнала себя, чтобы всецело ей доверять, не оставляя места фикциям духа, эйдосам и «ничто».

Полагают иногда, что Иммануил Кант уничтожил время потому, что не смог его познать. А для рассудка всё, что ему не подвластно, не существует. Отношение к времени — разновидность мировидения: Платон и Гёте приемлют тайну и судьбу, Аристотель и Кант — нет. В З а к а т е Е в р о п ы О.Шпенглер напрямую связал кантовскую проблему времени с проблемой судьбы: «Лишь из прачувства тоски и его прояснения в идее судьбы открывается нам теперь проблема времени, суть которой, поскольку она касается темы нашей книги, должна быть вкратце изложена. Слово «время» апеллирует всегда к чему-то в высшей степени личному, к тому, что уже было охарактеризовано нами как собственное, поскольку оно с внутренней достоверностью ощущается по контрасту с чем-то чужим, которое теснит отдельное существо натиском впечатлений чувственной жизни. Собственное, судьба, время суть слова-векселя».

Проблема времени, как и проблема судьбы, трактовалась всеми мыслителями, ограниченными систематикой ставшего, с полным непониманием. В знаменитой теории Канта нет ни единого слова о признаке направленности. Отсутствие мнений на этот счет даже не замечалось. Но что это такое — время как отрезок, время без направления? Все живое обладает — здесь можно только повторяться — «жизнью», направлением, порывом, велением, некоторой глубочайше родственной тоскующему вожделению подвижностью, не имеющей ничего общего с «движением» физики. Живое неделимо и необратимо, однократно, никогда не повторимо и в своем течении совершенно неопределимо механически: все это принадлежит к сущности судьбы. Но и времени — тому, что мы действительно чувствуем при звучании этого слова, что музыка может уяснить лучше слова, а поэзия лучше прозы, — присущ, в отличие от мертвого пространства, этот органический признак. Тем самым, однако, исчезает допущенная Кантом и всеми другими возможность подчинить время наряду с пространством однородной критико-познавательной процедуре. Пространство — это понятие. Время есть слово, намекающее на что-то непонятное, звуковой символ, который совершенно ложно толкуют, если силятся трактовать его, по типу понятия, на научный лад. Даже слово «направление», не терпящее замены, способно своим оптическим содержанием ввести в заблуждение. Понятие вектора в физике служит тому доказательством.

Для первобытного человека слово «время» лишено значения. Он живет, не испытывая в этом слове нужды для противопоставления его чему-то другому. Он имеет время, но ничего о нем не знает. Бодрствуя, все мы осознаем только пространство, а не время. Пространство «есть», оно существует в мире с миром наших ощущений, и притом двояким образом: как нечто саморасширяющееся, покуда мы мечтательно, инстинктивно, созерцательно, «мудро» живем своей жизнью, и как пространство в строгом смысле — в миге напряженного внимания. «Время», напротив, есть открытие, совершаемое нами лишь в мыслительном акте; мы создаем его как представление или понятие, и только гораздо позднее нам брезжит, что и сами мы, поскольку мы живем, являемся временем.

Что это — критика или подтверждение Канта? Время, существующее как судьба, существует ли как время?

Лишь миропонимание высоких культур, под механизирующим впечатлением «природы» и исходя из сознания строго упорядоченной пространственности, измеримости, понятийности, набрасывает пространственную картину, фантом некоего времени, долженствующий удовлетворить его потребность все понять, измерить, каузально упорядочить. Жуткость времени, сама жизнь должны быть здесь закляты и упразднены магией понятийности.

Хотя в конечном итоге Шпенглер критикует Канта, считая, что Эйлер и Даламбер опровергли его, идея времени-судьбы мало чем отличается от идеи ноумена, а шпенглеровское время как противопонятие пространства, мало чем отличается от кантовских субъективных форм, что, собственно, признает и сам автор З а к а т а:

Если бы Кант острее собрался с мыслями, то, вместо того чтобы говорить о «двух формах созерцания», он назвал бы время формой созерцания, а пространство — формой созерцаемого, и тогда, ему, пожалуй, открылась бы связь обоих.

В сущности, обоснование Кантом априорности пространства и времени, а затем и их субъективности совсем несложно. Если допустить, что пространство и время существуют объективно, то необходимо представить пространство бесконечным мировым ящиком, который сам по себе является абсолютно пустым, а время — бесконечным потоком «ничто», независимым от существования вещей. Поскольку то, что не дано в опыте, не является объективным знанием, а проблематично, пространство и время — лишь условия чувственного сознания, врожденные формы деятельности нашего разума, упорядочивающего чувственные данные. В чем-то они сродни бессознательным движениям души, которые, как писал З.Фрейд в работе П о т у с т о р о н у п р и н ц и п а у д о в о л ь с т в и я, сами по себе тоже вневременные: они не имеют временной субординации, время для них не меняется, они не пользуются временными определениями.

(Отвлекаясь от проблемы времени, должен отметить общие черты кантианства и фрейдизма: кантовской этики и фрейдовского процесса сублимации, кантовской автономии личности и фрейдовского рефлекса идентификации, амбивалентности чувств, недоказуемости Бога, неотвратимости «неудобств культуры», субъективности и подсознательности времени, даже категорического императива как трансформированного выражения эдипова комплекса).

Логика пригодна для частностей, она кончается там, где начинаются первосущности, например, время. Логика бессильна доказать как существование, так и отсутствие времени. Из глубин пракультуры и прасознания тянутся к нам две мировые линии времени и безвременности, имеющие своих сторонников во все несуществующие или существующие времена. Согласно одной, всё уже есть в этом мире там: наше сознание лишь скользит по бытию, воспринимая его как движение времени. Согласно другой, всё есть время.

Я не знаю, сколь важно присутствие или устранение времени для существования. Я не знаю, возможно ли существование без времени, но я полагаю, что время призрачно — как призрачно всё главное в нашем мире. Мы плывем в этом призрачном эфире времени, не зная, существует ли он, куда и откуда течет, где его исток и где устье. И почему мы никогда не видим плывущих нам навстречу? Потому ли, что никакая связь между нами невозможна? Потому ли, что наши средства позволяют нам общаться лишь с плывущими в том же направлении? Может быть, нам просто недоступны иные измерения мира, откуда избранным являются вести, пророкам — пророчества, визионерам — видения? Или, может быть, время лишь чуть-чуть существует, как чуть-чуть существует прогресс? За все надо платить, а времени всегда не хватает. Может быть, его просто мало в мире? Может быть, время — дефицит времени?

А как быть с миром временного Зазеркалья, где молодеют, — старея и рождаются, — умирая? Где войны развиваются от убийств к воскрешениям? Где эволюция и прогресс — это упадок и вырождение? Но, если вдуматься, не в таком ли мире мы живем?

Или в мире и вправду нет времени? То, что мы воспринимаем как время, только движение нашего сознания от меньшей осведомленности к большей. Время как мера информированности — и только. В мире же всегда есть всё, становление происходит лишь внутри нас, оно течет лишь внутри моего «я».

Первична мысль. Пространство и время — ее функции. Они даже не априорные формы чувственности, а логические категории умозрительности. Время — средство организации мысли, без него невозможны счет, движение, ориентация в бытии, отношение «больше или меньше». Без времени невозможна наука и сама «стрела времени». Неверно оценивать время как последовательность представлений: это предполагает первичность последних и низводит время до придуманного им порядка. Время — необходимое условие образования последовательностей, свидетельство существования некого космоса чистых мыслей в числах. Оно — структура мысли. Помогая конструировать «внешний мир», оно налагает на содержание мысли определенные ограничения. Но оно и мера, зависящая от скорости. Оно — и еще более сложное кантовское время.

Определения времени и пространства, пишет Наторп, суть определения мысли. Понятие абсолютного времени является функцией теоретического мышления — предельное понятие, необходимое для выражения метода познания природы.

Пространство и время — однородные математические континуумы, имеющие не объективно-реальное, но мыслимое, теоретическое существование.

Вещи, из которых согласно логически совершенной теории, только и может состоять телесный мир, фигурируют в науке лишь как чистое «ничто». Собственно говоря, имеют значение лишь те отношения, в которые вступают друг с другом эти вещи.

Всё сказанное ранее — часть философии времени. Но существует еще и физика времени. Она совсем иная, и о ней речь впереди…

Источник

Чувственность и ее всеобщие формы — пространство и время.

Учение о чувственности Кант называет трансцендентальной эстетикой. Понятие «трансцендентальное» найдет в дальнейшем свое объяснение, а пока надо раскрыть тот непривычный для сегодняшнего читателя смысл, который вкладывается в слово «эстетика». В соответствии с обычным для времени Канта понимание слово это как раз и обозначало учение о чувственности — ощущениях, восприятиях, представлениях. Уже, правда, входило в оборот и другое значение слова «эстетика» — учение о прекрасном, об искусстве. Но кантовское словоупотребление традиционное. Начиная транцендентальную эстетику, Кант снова делает первые шаги по пути, проложенному материализмом и сенсуализмом. «Каким образом и при помощи каких бы средств ни относилось познание к предметам, во всяком случае созерцание есть именно тот способ, каким познание непосредственно относится к ним и к которому как к средству стремится всякое мышление. Созерцание имеет место, только если нам дается предмет; а это в свою очередь возможно, по крайней мере для нас, людей, лишь благодаря тому, что предмет некоторым образом воздействует на нашу душу (das Gemut afficiere). Эта способность (восприимчивость) получать представления тем способом, каким предметы воздействуют на нас, называется чувственностью. Следовательно, посредством чувственности предметы нам даются, и только она доставляет нам созерцания; мыслятся же предметы рассудком, и из рассудка возникают понятия».

Способности чувственности и рассудка — т.е. способность воспринимать, принимать впечатления, стало быть, созерцать предмет и способность мыслить его — существуют лишь в неразрывном взаимодействии. Только благодаря их единству возможен опыт. Опыт Кант и определяет как взаимодействие чувственности и рассудка. Тем не менее он считает возможным в трансцендентальной эстетике приступить к относительно самостоятельному изучению чувственности и ее форм.

Исследование чувственности для Канта прежде всего означает выделение элементов чувственности и их пристальное исследование. Не все элементы изучаются одинаково глубоко и подробно. Так, с самого начала Кант выделяет ощущения и явления как элементы чувственности. Определение ощущения в общем близко к закрепившемуся у нас пониманию этого элемента познания; оно по существу заимствовано Кантом у сенсуализма. «Действие предмета на способность представления, поскольку мы подвергаемся воздействию его (afficiert werden), есть ощущение. Те-созерцания, которые относятся к предмету посредством ощущения, называются эмпирическими». А вот благодаря специфическому определению слова «явление» Кант уже готовит отход от сенсуалистической, эмпирической традиции в истории философии: «Неопределенный предмет эмпирического созерцания называется явлением». Сенсуализм исходил из того, что через явления предмет схватывается более или менее адекватным образом. Кант же считает, что в явлении «есть» явленность не предмета самого по себе, а предмета созерцания, но это предмет сугубо неопределенный. Тут и начинает завязываться узел, который силилась развязать — или, наоборот, связать потуже — послекантовская философия.

Другой лагерь критиков образовали те, кто оспаривал кантовское рассмотрение мира явлений как барьера, отделяющего познание от вещей самих по себе. Лагерь этот совершенно неоднороден. В Него входили и входят идеалисты (Гегель, Хайдеггер) и материалисты (Маркс, Ленин). Их доводы, хотя и проистекающие из различных оснований, сводились и сводятся к тому, что Кант значительно преуменьшает «раскрывающую» силу явления. Предмет уже в явлении — и, быть может, в особенности в явлении — предстает не разъятым на субъективные ощущения, а «возникает» перед взором человека в его целостности, подлинности, убедительности.

Но ведь Кант с самого начала мыслит исследовать познание, осуществляемое с помощью чувственной способности. А анализ чувственности он ведет тем способом, который заимствует у естествознания: целостное познание, опыт расчленяется прежде всего на две способности — чувственность и рассудок, но и каждая способность далее искусственно, аналитически расчленяется на элементы. То в явлениях, что соответствует ощущениям, Кант называет «материей явления», представляющей все его многообразие. Но ведь должно существовать нечто, рассуждает Кант, что упорядочивает, организует мир ощущений. Таким организующим началом не могут быть сами ощущения. Значит, есть нечто, упорядочивающее материальные элементы явления, что происходит благодаря его формам. Именно благодаря форме, согласно Канту, мы получаем не некое хаотичное многообразие ощущений, а явление как организованное, упорядоченное целое; нам является, хотя и не вполне определенно, предмет как целое. Значит, чувственность — не только способность воспринимать впечатления, что могло бы сделать эту способность чисто пассивной. В чувственности должны быть заключены некоторые моменты, делающие ее активной человеческой способностью. Человек потому способен воспринимать по законам, общим для человеческих существ, что кроме многообразной материи, кроме неповторимо множественных ощущений есть формы чувственности. Иными словами, есть что-то в нас, что сразу задает форму предметности — «дает» предмет в пространстве и времени. Пространство и время Кант и считает прежде всего формами чувственности.

Как формы чувственности пространство и время специфичны. Их Кант также называет априорными формами чувственности, а в их исследовании он видит главный интерес трансцендентальной эстетики. Прежде чем определить пространство и время как априорные формы чувственности, Кант вводит еще одно понятие, на первый взгляд странное, — понятие чистого созерцания. Странным его можно считать потому, что Кант заявляет: в таком созерцании нет ничего, что принадлежит ощущениям. Как же это возможно? Разве созерцание по самому определению не есть способность видения, т.е. ощущения? В том-то и дело, что Кант, имея в виду пространство и время, переходит к разбору другого типа созерцания. Возникает оно как следствие целого ряда следующих друг за другом теоретических процедур. В чем же специфика подхода Канта к теме, проблеме пространства и времени? Во-первых, в том, что подход этот философский, а не естественнонаучный: речь здесь идет не о пространстве и времени как свойстве вещей самих по себе, а о пространстве и времени как формах нашей чувственности. Стало быть, во-вторых, исследуется «субъективное» время — время, так сказать, человеческое (в отличие от «объективного» времени мира). Но, в-третьих, само это субъективное объективно для человека и человечества. Постулирование характеристик пространства и времени в «Критике чистого разума» развертывается по единой в принципе схеме. Есть только некоторые оттенки различия:

1. Пространство и время не суть эмпирические понятия, выводимые из внешнего опыта.
2. Пространство и время суть необходимые априорные созерцания, лежащие в основе всех созерцаний вообще.
3. Пространство и время суть не дискурсивные, или, как их еще называют, общие понятия, а чистые формы чувственного созерцания.
4. Пространство и время представляются как бесконечно данные величины.

При характеристике времени добавлен еще один пункт, причем определено различие между временем и пространством: «Время имеет только одно измерение: различные времена существуют не вместе, а последовательно (различные пространства, наоборот, существуют не друг после друга, а одновременно)».

Почему, согласно Канту, пространство и время не суть эмпирические понятия, выводимые из внешнего опыта (пункт 1)? Почему они не суть и дискурсивные, т.е. общие понятия? С одной стороны, Кант исходит из того, что данность предметов сознанию сама по себе еще не содержит, не гарантирует данности пространства и времени. По Канту, когда мы созерцаем отдельные предметы (а также сколь угодно обширные группы предметов), мы тем самым и тут же — вместе с опытом — еще не обретаем такого представления о пространстве и времени, которое носило бы всеобщий и необходимый характер, было бы аподиктическим. А именно оно (что также не всегда принимается во внимание) интересует Канта. Ибо он вовсе не отрицает, что какие-то представления о пространстве и времени «приходят» вместе с вещами. Однако в них не может быть гарантии всеобщности, необходимости; отдельные акты восприятия не дают им, следовательно, силы критериев, форм, организующих опыт. Это, с одной стороны. Но, с другой стороны, констатирует Кант, мы всегда со строгой необходимостью воспринимаем предметы как данные в пространстве и времени. «Когда мы имеем дело с явлениями вообще, мы не может устранить само время. «. Когда предмет является, он как бы заведомо дан как предмет «внешний» (пространственный) и как встраиваемый в какую-то последовательность. Отсюда Кант делает вывод, что и наше сознание «изначально», «заведомо», т.е. до всякого опыта, априорно должно располагать и фактически располагает своеобразными всеобщими критериями, позволяющими устанавливать положение предметов, перемену ими места и констатировать отношения последовательности, одновременности. Что же—в позитивном смысле — есть пространство? Что есть время? Какова, согласно Канту, их природа? В трансцендентальной эстетике Кант стремится доказать, что пространство и время — в качестве фундамента, критерия формы данности предметов — суть все-таки созерцания, представления, хотя и особые.

Почему пространство и время, по Канту, являются — каждое — созерцанием, точнее, «чистой формой чувственного созерцания»? Ответ на этот вопрос — главное, что требуется доказать в кантовской философской задаче. Основной аргумент в пользу «созерцательной природы» данной формы: время (как и пространство) — одно. «Различные времена суть лишь части одного и того же времени». Аналогично и с пространством. Поэтому охватить, представить пространство и время как таковые — значит, по существу подняться над их «частями». И в самом деле, достаточно нам начать наблюдать или воображать время в какой-то момент, в какой-то «точке», как сразу неизбежно приходится предположить некую единую «линию времени» (то же — в случае пространства). Отсюда и другое их свойство: каждое локализованное, условно ограниченное временное (и пространственное) отношение неизбежно должно находить «продолжение», уже не знающее ограничений. «Поэтому, — делает вывод Кант, — первоначальное представление о времени должно быть дано как неограниченное».

Благодаря доводам о том, что время (пространство) — одно и что оно бесконечно, считаются доказанными: 1) чувственная природа времени как критерия, формы всех и всяческих актов эмпирического созерцания предметов (потому-то пространство и время и понимаются Кантом как формы чувственного созерцания); 2) неэмпирическая (внеопытная) природа этого «чувственного созерцания» (потому-то пространство и время определяются как «чистые формы чувственного созерцания» ).

Новаторство теории времени Канта состояло именно в том, что ею был утвержден своеобразный «принцип дополнительности» мира вещей по отношению к сознанию субъекта и сознания субъекта по отношению к познанию являющегося ему мира вещей. В трансцендентальной эстетике это был, в частности, «принцип дополнительности» («невычитаемости») чувственности и ее форм по отношению к любым (актуальным процессам опытно-практического, теоретического освоения времени. Вряд ли можно предполагать, что подобный принцип, сегодня более ясный и достоверный, был освоен тогдашним естествознанием. В этом аспекте кантовское учение о времени было скорее не обобщением достижений естествознания, а их подлинно новаторским предвосхищением.

Источник