интервью с уполномоченным по правам ребенка
Публикации
В преддверии Международного дня защиты детей РАПСИ побеседовало с Уполномоченным по правам ребенка в Московской области Ксенией Мишоновой о необходимости контроля за активностью в социальных сетях и интересами несовершеннолетних.
– Ксения Владимировна, имеет ли государство право вмешиваться в деятельность музыкантов/художников/писателей/блогеров и других представителей массовой культуры, если те не нарушают закон? Не является ли запрет на прослушивание/просматривание результатов их творчества непосредственной прерогативой родителей, которые несут прямую ответственность за здоровье и развитие своих детей?
Существуют четкие критерии оценки этой информации, строгий контроль, слаженные механизмы действий всех служб для ограничения доступа к такому контенту, отработан алгоритм передачи и проверки сведений о ресурсах, распространяющих вредоносную информацию.
Я как мама, как гражданин и правозащитник буду выступать против такого контента и за жесткую позицию государства по этому вопросу. И в этой сфере в России все необходимые законы уже приняты, в сети ведется активная работа и служб, и общественных организаций, с которыми мы тоже активно сотрудничаем.
Однако все начинается с семьи, и следить за тем, что ребенок смотрит, слушает, читает в первую очередь должны родители. Именно они должны устанавливать родительский контроль на гаджетах, детские фильтры в поиске на домашних компьютерах, интересоваться, что происходит на страничках и так далее.
– В апреле Уполномоченный по правам человека в Москве Татьяна Потяева обратилась в прокуратуру и МВД с просьбой дать экспертную оценку творчеству группы «Френдзона» после поступивших к ней писем нескольких родителей, утверждающих, что тексты песен музыкального коллектива призывают детей к суициду, употреблению наркотиков, алкоголя и заключению однополых браков.
Поступают ли Вам подобные обращения, содержащие просьбы проверить музыкантов на предмет наличия опасного контента для детей?
– У нас было несколько обращений, связанных с современными исполнителями. Одно из последних было с просьбой запретить концерт группы Rammstein в Москве, поскольку, по мнению заявителя, творчество коллектива противоречит интересам национальной безопасности, деморализует общество и лишает будущего подрастающее поколение.
А не так давно одна родительница прислала мне в социальных сетях возмущенное письмо по поводу программы по литературе для третьего класса, в рамках которой дети учат стихотворение Александра Пушкина «Зимний вечер», где есть известные строки: «Выпьем, добрая подружка // Бедной юности моей, // Выпьем с горя; где же кружка?». Мама усмотрела здесь призыв к распитию спиртных напитков.
Как Вы считаете, необходимо ли кому-нибудь следить за соцсетями школьников? Какие меры необходимо принять, чтобы избежать подобных инцидентов в учебных заведениях?
– В тех школах, где есть ответственные психологи и социальные педагоги, контроль за социальными сетями сейчас уже налажен. У нас в Подмосковье эту работу по мере возможности ведут и классные руководители: отслеживают личные странички ребят, наблюдают за тем, в каких группах они состоят, какие посты выкладывают. В зоне особого внимания подростки с девиантным поведением.
Случай в Ивантеевке нас многому научил. Одноклассники и педагоги стали внимательнее относиться к тому, что на своих страничках выкладывают их друзья. Дети стали сами рассказывать своим классным руководителям о тревожных сигналах, а учителя стали серьезнее на них реагировать.
Очень затрудняет этот контроль то, что многие школьники используют в сети псевдонимы, выследить их без специального оборудования и знаний практически невозможно. Кроме того, нужно понимать, что ребенок просто так в соцсети с головой не уходит. Если он реализует себя там, то, вероятно, он бежит от того вакуума, пустоты, от той нелюбви и недопонимания, которые его окружают. А окружение – это, прежде всего, семья и школа, в которой он проводит так много времени.
Назначив «контролера» над соцсетями, нам не удастся устранить первопричину этой проблемы. Я убеждена, что в первую очередь нужно работать с семьей, самим подростком. Если мы не будем с ним говорить о его проблемах, тревогах, переживаниях и обидах, то найдется человек в сети, который с ним будет все это обсуждать и сможет заполнить этот вакуум. А с какими намерениями он будет это делать, к чему он будет склонять подростка, мы знать не можем.
– Ранее Вы предлагали ужесточить ответственность родителей за неисполнение решений суда об определении места жительства ребенка и о порядке общения с ним (в настоящее время за такое правонарушение предполагается наложение административного штрафа в размере от двух до трех тысяч рублей – прим. РАПСИ).
Кроме того, Вы сообщали, что конфликты бывших супругов, связанные с воспитанием детей, составляют более 20% от общего числа обращений, поступающих в аппарат омбудсмена.
По Вашему мнению, какая именно мера должна быть закреплена для снижения числа таких случаев? Какие еще темы, помимо этой, доминируют в поступающих к Вам обращениях?
– Главной проблемой в разрешении родительских споров остается неисполнение решения суда. Это наша боль и боль тысяч семей. Предусмотренный штраф за неисполнение решения суда не пугает родителей, когда речь идет о том, с кем останется ребенок после развода и когда с ним будет видеться второй родитель.
Кроме того, на практике к ответственности за это бывшие супруги привлекаются не так уж часто. Есть, например, европейская практика, в которой в случае неисполнения решения суда о месте жительства и порядке общения ребенка с одним из родителей, судебное решение должно быть пересмотрено в пользу другого родителя.
Например, если суд оставил детей с мамой, а она препятствует общению с ними отца, систематически не соблюдает установленный судом порядок общения, то папа может выйти в суд с исковым требованием пересмотреть решение суда о месте жительства детей в его пользу.
Или, быть может, стоит ограничивать, а потом и лишать прав родителя, злостно нарушающего решение суда и укрывающего ребенка, тем самым нарушающего его право на второго родителя. Сейчас столько детей страдают из-за длящихся конфликтов родителей, бывших супругов. Для нас это реальная проблема.
– В последнее время участились случаи, когда матери оставляют своих детей одних. Среди самых громких инцидентов – уголовные дела в отношении Ирины Гаращенко, оставившей свою пятилетнюю дочку одну в квартире, и Надежды Куликовой, бросившей сына в лесу.
Какие меры, по Вашему мнению, смогут уменьшить количество подобных случаев?
– Буквально на днях в Подмосковье произошел еще один подобный случай. Трудно представить, что может толкнуть маму на то, чтобы оставить своего ребенка на улице, в гостинице, да где угодно.
У нас предусмотрены меры социальной поддержки матерям, оказавшимся в трудной жизненной ситуации. Всегда в критической ситуации можно позвонить в социальную службу, сказать о том, что вы нуждаетесь в помощи, обратиться в социально-реабилитационный центр, в кризисный центр для женщин, в православные или общественные приюты.
Даже если вы не имеете регистрацию по месту обращения, ребенка вашего не бросят и у вас всегда будет возможность забрать его назад. Оставляя его на улице, женщина должна понимать, что малыш подвергается серьезной опасности, что сама мама понесет за это ответственность, возможно – уголовную.
Этот вопрос сегодня стоит очень остро. Сейчас мы со всеми ведомствами прорабатываем дополнительные меры поддержки семьям и одиноким матерям в трудной жизненной ситуации. Очень важно, чтобы люди знали, на что можно рассчитывать, если попали в беду, куда можно обратиться за помощью, и не боялись просить ее у государства или в опеке.
– Можно ли объяснить безответственность и равнодушие матерей при выполнении своих родительских обязанностей тем, что они, по сути, вынуждают себя заниматься воспитанием детей из-за невозможности отказаться от них при рождении, боясь общественного осуждения?
В таком случае есть ли связь между инцидентами оставления детей и практически полным отсутствием и социальным неприятием в России бэби-боксов? В Московской области работает один бэби-бокс в Люберцах – могли бы Вы рассказать, как сказывается такой опыт на статистике по убийствам и оставлениям малолетних? Планирует ли Подмосковье оснастить бэби-боксами социальные учреждения и в других городах?
– «Окно жизни» в Люберцах установили после двух случаев брошенных на улице младенцев, один из которых погиб. За почти шесть лет существования бэби-бокса в Люберцах не был обнаружен ни один брошенный младенец и не совершено ни одного преступления в отношении новорожденного.
Я убеждена, что бэби-боксы необходимы хотя бы потому, что это еще одна возможность для мам, попавших в трудную жизненную ситуацию, спасти жизнь своего малыша. Кроме того, за историю люберецкого бэби-бокса было несколько таких случаев, когда мамы или их родственники возвращались и доказывали свои права на ребенка, проходили положенную в таких случаях процедуру.
И что важно, все люберецкие найденыши обрели новые семьи, были усыновлены, ушли под опеку, не удалось пристроить только одного малыша – единственного с большими проблемами по здоровью.
Что касается отказов от малышей в роддоме, то едва ли безответственность родителей связана со страхом общественного осуждения. Чаще это связано с психическим заболеванием, алкоголизмом и наркоманией, с асоциальным поведением.
У нас в Подмосковье в последние годы снизилось количество случаев отказов от новорожденных благодаря работе с ними социальных служб, общественных организаций. Женщин, попадающих в зону риска, обычно выявляют еще до родов, оказывают им помощь, работают со страхами, помогают материально, не оставляют после рождения ребенка.
Безусловно, нам нужны «окна жизни», но мы ждем принятия федерального закона, который приведет их к единым стандартам с точки зрения права и безопасности по всей стране.
Все работающие сегодня бэби-боксы сделаны в основном умельцами и существуют на свой страх и риск, хотя, безусловно, оснащены всеми необходимыми средствами оповещения экстренных служб и расположены только в медицинских учреждениях.
Подготовили Людмила Кленько, Евгения Соколова
Новая защитница детей удивила даже Путина. Что омбудсмен приготовила для нас
Новым уполномоченным по правам ребёнка стала землячка ушедшей в Госдуму Анны Кузнецовой и её коллега по социальной и благотворительной общественной работе Мария Львова-Белова. Опасные кандидатуры, против которых выступал Царьград, до наших детей не доберутся.
Президент России своим указом назначил новую уполномоченную по правам ребёнка. Ею стала 37-летняя уроженка Пензы Мария Львова-Белова. Символичное назначение, можно сказать, если вспомнить, что предшественница Марии Алексеевны на этом посту Анна Кузнецова тоже была из Пензы. Похоже, Пенза становится эксклюзивным поставщиком защитников прав детей в России.
Но ещё символичнее то, что, как и её предшественница на этом посту, Мария Львова-Белова тоже многодетная мать. Это действительно просто здорово, что защищать права детей будет не какой-то абстрактно рассуждающий о воспитании подрастающего поколения автор невостребованных диссертаций, поклонник ювенальной юстиции в худших её проявлениях, пришедших с Запада технологий и целевых предпочтений, а человек, который имеет реальный опыт не только воспитания, но и выстраивания отношений между детьми, знающий все особенности становления юной личности, все препятствия, с которыми дети сталкиваются в реальной жизни, и помогавший с ними справиться.
Если у Анны Кузнецовой семеро детей, то у новой уполномоченной только своих кровных пятеро. Ещё четверо приёмных, а ещё над 13 молодыми людьми с ментальной недееспособностью она оформила опеку. Причём отдала под их проживание свой с мужем дом, перестроив его под их нужды, а сама с мужем и своими детьми переехала в дом родителей. Кстати, супруг Львовой-Беловой, как и Кузнецовой, также священник.
– У вас такая большая семья. Сколько всего детей? – поинтересовался президент, беседуя с Марией Алексеевной в режиме видеоконференции. Понятно, что все её данные ему известны и он намеренно решил сделать акцент на этом для общественности.
– Детей девять: пятеро рождённых, четверо приёмных и 13 молодых ребят с инвалидностью под опекой. Но они со мной не живут, они живут в моих проектах сопровождаемого проживания, – ответила Львова-Белова.
– Как же вы со всем справляетесь? – а вот этот вопрос Путина прозвучал уже совсем иначе, с живой заинтересованностью.
– А многодетные мамы – они же такие, многозадачные, – ответила новый детский омбудсмен с неким задором. Ей действительно тут есть что рассказать и чем поделиться.
Она признанный специалист по социализации и адаптации детей-сирот и молодых взрослых с инвалидностью, выпускников детских домов. Много лет она занимается данной проблематикой, запустив несколько проектов, направленных на возвращение к активной жизни молодёжи с тяжёлыми формами инвалидности.
И в политике Мария Львова-Белова не совсем новичок. До сегодняшнего дня она была членом Совета Федерации, в котором представляла правительство Пензенской области. И в Совфеде Львова-Белова тоже занималась знакомой для себя темой – вошла в Комитет по социальной политике и с ноября прошлого года была полпредом верхней палаты парламента по взаимодействию с уполномоченным по правам ребёнка при президенте России. То есть работала вместе с Анной Кузнецовой. Что в данной ситуации можно назвать ещё одним плюсом.
Анна Кузнецова. Фото: globallookpress.com
И выбрал человека, который лучше всего соответствует этой должности.
А ведь среди кандидатов на этот пост были люди, куда более раскрученные. Как, например, юрист Екатерина Гордон, замминистра здравоохранения, «социальная предпринимательница» Наталья Агре и другие не менее известные личности. Правда, по большей части имеющие к защите и социализации детей и молодёжи, мягко говоря, очень косвенное отношение. Царьград даже предупреждал об опасности назначения на этот пост явно проталкиваемой определёнными силами мультимиллионерши Натальи Агре. Детям повезло, мы все, можно сказать, победили. Мультимиллионерши остались за «за забором».
А это позволяет надеяться, что дело защиты детей находится в надёжных руках, которые не допустят к детям разного рода извращенцев, смогут защитить от домашних тиранов, но, самое главное, будут способствовать воспитанию детей в лучших традициях гуманизма в духе традиционной семьи.
Есть, однако, и вопросы. Сможет ли Мария Алексеевна пойти дальше своей предшественницы, насколько она готова бороться за полный запрет иностранного усыновления и – в идеале, к которому необходимо стремиться, – уничтожение детских домов как класса? Полумеры уже не работают. Сиротпром адаптировался к нынешним относительно мягким ограничениям и даже переходит в контрнаступление.
Мы вправе ждать от Львовой-Беловой, что она возглавит оборону традиционной семьи от хищников, нашедших свою выгоду в постоянном увеличении числа сирот.
Царьград от всего сердца поздравляет Марию Алексеевну Львову-Белову с назначением на эту важнейшую для нашей страны должность и надеется, что она оправдает все возложенные на неё ожидания.
— Вы закончили высшую школу КГБ.
— Да, служил в пограничных войсках на самой границе. К концу службы подошёл ко мне заместитель коменданта по разведке и говорит: «Есть такая профессия — родину защищать. Пойдёшь учиться в разведку?» Кто из нас в детстве не мечтал быть разведчиком? Поступил в Высшую школу в 1986 году. Там же предложили пойти работать в Первое главное управление (теперь это СВР). Я за пять лет получил очень классное специальное образование, дальше сдал экзамены — и уже на годовое обучение в совсем закрытое учреждение. Это было в июле 1991-го. А в августе — путч, который поломал все планы. Распался СССР. У нас половина курса оказались за границей. Все стали писать рапорта, я тоже написал рапорт о переводе — обосновал, что у меня семья и ребёнок.
— Не жалеете, что не стали разведчиком?
— На фоне великих перемен жалеть о собственной судьбе нельзя. Я больше жалел о том, что сразу после путча начали творить с органами. Это было ужасно. Я видел своих ребят, которые годами сидели без дела, не получали ни званий, ни повышения, ни должностей. Переименовывали. Держали за штатом. Это бесконечно унизительно для офицеров.
— Если бы можно было вернуться назад.
— Невозможно вернуться назад. История не знает сослагательного наклонения. Но через много лет я вернулся на госслужбу. Назначения не ждал. Просто надо было. За сутки узнал, что у меня встреча с президентом. Мне позвонили: «Вы не могли бы приехать 28 декабря в шесть часов в Кремль?» Я говорю: «Надо?» Мне в ответ: «Да, надо». Лишних вопросов я не привык задавать. Особенно когда «надо».
За первые два года службы побывал во всех регионах Российской Федерации. Первый год — 232 дня командировок. Второй год — 230. Глава администрации вызвал: «Павел Алексеевич, у вас самое большое количество командировок. Пожалейте себя».
Это факт. Например, в Читу шесть раз летал. Шесть раз, понимаешь? Деньги возил туда, чтобы отремонтировать крышу Черновскому детскому дому. Губернатор сидел и говорил: «Нет у нас денег, Павел Алексеевич». Крыша дырявая в детском доме — как у вас нет денег?! Мои друзья передали деньги, я их привёз. Дети чуть не плакали, концерт устроили.
— А у губернатора денег правда не было?
— Не знаю. У плохого хозяина всегда крыша течёт.
В Ижевском детдоме 30 января 2010 года ранили себя 12 детей. Первого февраля президент встречается со мной и спрашивает: «Что происходит?» Сразу после встречи полетел туда разбираться. Выявили массу нарушений. Там всё скрывали, прятали. Выяснили, что раньше были ЧП: шестнадцатилетняя девочка рожала в туалете и выбросила ребёнка новорождённого в окошко. Скрывали! Все эти вопросы должны были решать главы региона, муниципалитета, учреждения. А не ждать вмешательства представителя президента.
— Почему местные власти так себя вели?
— Я думаю, по нескольким причинам.
Первая, с которой я столкнулся на очень высоком уровне, — отрицание проблемы. На третий год моей работы в одном высоком кабинете спрашивает меня большой начальник: «Павел Алексеевич, между нами, зачем вам это? Зачем вы ездите по детским домам?». Я говорю: «В смысле?» Мне в ответ собеседник: «Это же асоциальные люди. Мы же их кормим, на улице не держим, одеваем, обуваем, учим. Что ещё нужно?» То есть в сознании сидит паттерн, что в детских домах находятся отбросы общества: дети пьяниц, асоциальных элементов. Страшно звучит. Я ответил, что дети не виноваты и имеют право на счастье и семью.
Во-первых, дети уже пострадали от того, что у них такие родители. Во-вторых, родители способны к реабилитации и им надо помочь. В-третьих, надо вести раннюю профилактику семейного неблагополучия. Мать потеряла работу — это первый сигнал к детскому неблагополучию. Мать начала пить — второй сигнал. В семье драки, попойки, хулиганство — всё, последний сигнал. Дальше будут преступления против ребёнка. Всё понятно же, как светофор.
А большинство этого не видели и не хотели видеть. Помню, проводим совещание у губернатора Костромской области. Он говорит: «Павел Алексеевич, у нас всё очень хорошо». А я ему на стол вываливаю затёртые пелёнки, рваные ползунки, дырявые колготки, которые в местном доме ребёнка взял. Он позеленел. Потом всем разгон устроил.
Ещё одна проблема в персонале. В Карелии медсестра сунула бутылку пятимесячной девочке неудачно и ушла. Она облилась этой смесью, срыгнула её и лежит в рвоте. Увидел и говорю: «Идите сюда, медсестра. Это вы положили?» Она: «Да». Я взял эту мокрую пелёнку и поднёс ей к щеке, не сильно. Она: «Что вы делаете?». Я говорю: «Неприятно? А ей в этом приятно лежать?»
— На грани.
— Да. Но как по-другому? Как объяснить? В Бурятии министр соцзащиты говорит: «Павел Алексеевич, вот вы всё выясняете про права воспитанников в интернатах. А они же бесперспективные». Переспрашиваю: «Какие?» Она: «Ну безнадёжные». Это происходит на совещании у губернатора. Я в ответ: «Наталья Михайловна, при всех скажу: это вы безнадёжная и бесперспективная как министр. Считаю, вам лучше уйти». Мне звонит губернатор: «Павел Алексеевич, ну не надо её увольнять». Я: «Делайте что хотите, она не министр. У неё все бесперспективные и безнадёжные».
Короче, это очень многослойная, многоаспектная, постоянная, тяжёлая работа. Первый год, когда я начал активно инспектировать детдома, ездить по регионам, пошли разговоры в Совете Федерации, администрации, Госдуме: мол, Астахов молодой, горячий, сгорит быстро. Я второй год продолжаю, я третий год продолжаю, четвёртый. После третьего года заметил перелом. В администрации проводят совещание и спрашивают: «А что ты там предлагал по реформе?» Система так работает, только когда ты докажешь результат работой, цифрами и фактами.
— А чего ушли?
— Накопилось недовольство разных людей. Часто стал слышать: «Что-то слишком эффективно Астахов работает. Не слишком ли быстро бежит? Только его и видно!» А я всё бежал вперёд, вперёд.
Особенно всё обострилось, когда я стал грудью против правки 116-й статьи Уголовного кодекса. Накал страстей был страшный. 22 июня на церемонии возложения венков подошёл к Валентине Матвиенко: «У вас в Совете Федерации рассматривается опасный закон. Я вас умоляю, посмотрите его ещё раз». Мне в ответ: «Павел Алексеевич, всё принято». Потом его (уже после подписи) отменил президент, когда родительская общественность поднялась. А я с самого начала везде давал отрицательные заключения. Его всё же протолкнули и ввели уголовное наказание родителей за шлепки. Причём только родителей. Посторонних людей, наоборот, убрали. То есть чужой человек подходит, бьёт твоего ребёнка — и ему ничего. А если ты подзатыльник дашь — тебя сразу по 116-й статье за уголовку осудят.
— Президент подписал, а вы не смогли ему объяснить, что не надо?
— Не всегда можно добежать до президента, во-первых. Во-вторых, он подписал, так как ему в тот момент представили прямо кипу большую — всё, что накопилось, — потому что Дума и Совет Федерации перед каникулами летними выдают кучу законов.
Но потом он сразу отреагировал, увидев волнения родительской общественности. Я с ними постоянно работал: выяснял, чем недовольны, советовался. Экспертные советы собирал. Делал специальные доклады президенту. Даже правовое управление стонало, что «слишком много Астахов докладывает».
Но основное мы с моей командой всё-таки сделали: изменили систему, которая не менялась сто лет. А я старался подключать всех кого можно, когда видел, что нужно отремонтировать крышу детдома, отправить ребёнка на лечение, помочь с жильём. Практически на колени вставал перед своими друзьями, когда надо было помочь одной матери в безнадёжном деле. У неё отобрали квартиру мошенники, а потом четырёх детей забрали в детдом. Губернатор говорит: «Расследование ведётся, жилого фонда для них нет». Мои друзья купили ей четырёхкомнатную квартиру. И такого много было.
Вот тогда и стали готовить антипедофильные изменения в закон. Оказалось, что они давно лежат в Госдуме. Мне руководитель аппарата говорит: «Павел Алексеевич, всё это разработано ещё в 2000 году и лежит без движения». Тогда я рискнул и сказал про педофильское лобби. Разве это не может вызвать ответную волну? Может. Но эти люди известны. Легко выяснить, кто не давал ход закону. Многие богатые люди в девяностые увлекались малолетними девочками. А мы добивались введения за это ответственности до 20 лет лишения свободы. Естественно, те самые люди и не пропускали такой закон. Известно, как это происходило, но публично рассказать в деталях нельзя.
— Почему?
— Я же не прокурор. Говорил только то, что мне было известно. Президент в итоге внёс эти 14 новых статей и их приняли в 2011 году.
— А те, кто не пускал закон, остались на своих местах?
— Проколы у вас случались?
— Скажите, у кого их нет? И что называть проколами? Их за меня уже все перечислили. Что мне вменяют? Первое: не вёл личный приём. Вёл его не в Москве, а регулярно в регионах! Мог бы вообще сидеть в Москве на попе ровно и вести приём. Это самое простое. Но тогда мы вообще ничего бы не сделали в стране.
У меня был отдел по работе с письмами граждан, который каждый день принимал сотни жалоб, заявлений, рассматривал их, в суды обращался, помогал. Поэтому был выбор: решить вопрос или посмотреть на меня? Я старался решать.
Второе: костюм. Мол, я в дорогом костюме приходил к детям в обшарпанные детдома проверять. Да, приезжал и инспектировал. В том, что было. Не прикидывался. Тем более была задача — показать им, что есть другая жизнь. Вот интересный случай как пример. Однажды телеканал «Россия 1» записывал интервью. После съёмки подошёл ко мне оператор и говорит: «Вы меня не помните? Я из Магаданского детского дома. Вы к нам приезжали и рассказывали, к чему надо стремиться. И я тогда решил для себя, что буду как вы, буду жить в Москве, буду работать на телевидении. И сейчас я оператор на федеральном телеканале». Вот вам и мотивация. Кстати, парень этот уже продюсер.
Третья претензия: «убежал» от многодетного отца в Тюмени. Точно. Представь: зима, минус тридцать градусов, декабрь. После совещания по итогам проверки выхожу из здания в пиджаке. Хочу добежать до машины. На ступеньках администрации области две камеры с операторами и две девушки стоят и ждут. Подталкивают ко мне дяденьку: «У нас квартиру отобрали». Я говорю: «Давайте ваши документы, рассмотрим, решим». Он: «Нет, давайте мы с вами всё-таки поговорим под камеру». Я говорю: «Я не могу сейчас с вами разговаривать. Давайте в машине, холодно же. Давайте документы, обращение. Обещаю вам: мы всё посмотрим, всё сделаем». И пошёл к машине. Чистая провокация: чтоб написать, что «никто не помогает».
Знаете, что дальше с этим человеком стало? Перед выборами приезжали кандидаты в депутаты и обещали: «Да я тебе, конечно, квартиру дам!» Мужик в итоге квартиру так и не получил, потому что там неоднозначная ситуация была и по закону невозможно было. Не стали бы устраивать провокацию — можно было бы найти благодетелей. Но написали же: «Убежал от многодетного отца. » Убежал, потому что я сам многодетный отец. Если бы я замёрз, никто бы мою семью точно не стал бы кормить.
Ещё одна «претензия», которая гуляет по сети: якобы мои дети учатся и живут за границей. Всё это полная фигня! Мой старший сын действительно учился в начале 2000-х всего два года, но давным-давно вернулся. Все мои дети живут, учатся и работают в России. К тому же мы живём в современном, открытом мире. Мы так долго за это боролись, чтобы мир открыли, и сами его закрываем? Глупо же.
— Карелия.
— Карелия — это общая боль. Здесь вообще невозможно никаких слов было найти, поэтому большинство (включая губернатора, главу муниципалитета, министров) вообще не встречались с пострадавшими. К тому же, посмотри: одни у нас могут говорить что угодно, рвать волосы женщинам, драться — и ничего, прощается! Назови мне, пожалуйста, кто вообще из наших политиков за свои слова взял ответственность? Сказал: «Виноват, ошибся, хотите — уйду?» Нет примеров. А я так и сделал. Сам. Это моё решение.
А с теми ребятами говорил я как со своими детьми. Они мне даже роднее были в тот момент. Лучше посмотри, кто этим детям помог в итоге — всё, что они и семьи попросили, всё, что можно было, только чтобы их утешить? Занимались и помогали. Тихо, без пиара.
— По-человечески было обидно после этой истории?
— На государственной работе нельзя такими категориями мыслить. По-человечески — досадно. Любому больно покидать то дело, которому отдал много времени и сил. А я честно отдал ему семь лет жизни. Своей и моей семьи. Отобрал их у своих детей, родителей, жены. Но до сих пор эта служба не отпускает… Смотри, открываем мой Instagram (открывает приложение на телефоне). Три с половиной года я уже не на должности, но люди пишут и пишут. Каждый день сотня обращений в директ, под постами пишут: «Павел Алексеевич, там девочка, там мальчик, там ребёнок, нужна помощь. » И как тут скажешь: «Извините, я этим вопросом больше не занимаюсь»?
Вот один парень с Кубани пишет бесконечно: «Я сирота, лишили квартиры, я обманутый дольщик». Взрослый человек уже, ему 40 лет. Какое отношение я имею к дольщикам в Краснодарском крае? Я говорю: «Иди на приём к губернатору». Он пишет, что губернатор от него бегает, не принимает и не хочет ничего слышать. Ну как же так, губернатор? Тебе тяжело, что ли, решить? Ведь на выборы пойдёшь и будешь рассказывать, как ты сироте квартиру дал! Или не дал.
Увы, не хватает меня на всех (продолжает листать ленту Instagram), да и полномочий нет.
— Если бы можно было взять годовой отпуск — что бы вы делали?
— Я бы писал. Столько всего нужно написать. Закончить роман про отца и детский концлагерь. Испанские рассказы, роман об адвокатах, ещё один учебник. Онлайн курсы продолжить, которые я запустил. В каждый из десяти университетов, где я почётный профессор, поехал бы, выступил бы.
Когда ты живёшь активной жизнью, тогда и успеваешь всё: писать, выступать, защищать, участвовать в общественных делах, государственных, профессиональных, творческих — это насыщает твою жизнь. За много лет накапливается колоссальный полезный опыт, о котором можно рассказывать и делиться с теми, кто его так и не получил. Делиться вообще надо активнее.
Я считаю своей задачей показывать на примерах, насколько интересна жизнь, многообразна, как можно найти своё призвание. Главное же не образование человека, а его призвание.
— Чего вам не хватает в жизни?
— Большого, масштабного проекта. На госслужбе нравилась задача: реформирование детских домов, сокращение безнадзорности, беспризорности, сиротства, восстановление семей. Это было интересно.
— Обратно хочется?
— А как обратно? В одну и ту же воду нельзя войти дважды. Я в своё время очень хотел быть полпредом на Дальнем Востоке. Вот это масштабная задача: возродить Дальний Восток. Увы. Масштабных проектов на всех не хватает.
— За что вам стыдно больше всего?
— Стыдно, что я не всем смог помочь. С этим очень тяжело жить. Знаешь, у кого гладко всё? Кто выбрал манеру работы, к которой невозможно придраться. Требует кто-то комментарии, а ты: «Я не комментирую эту ситуацию. Есть пресс-служба». Никого же нельзя заставить свою позицию заявить и объяснить. Для этого смелость нужна и ответственность, а ещё профессионализм и принципиальность.
— Чего вы боитесь?
— Я боюсь умереть без того, чтобы быть готовым предстать перед Богом.
— К этому можно быть готовым?
— Человек, особенно верующий, должен быть готов к этому всегда. В последние десять лет ушли несколько близких друзей. Это страшно. За себя я уже перестал бояться. Понимаю, что на мне не очень много завязано. Сыновья подросли. Плюс я, как человек верующий, считаю, что Господь поможет и позаботится лучше, чем я.
— Что важнее — милосердие или справедливость?
— Милосердие выше справедливости. Святейший Патриарх Алексий II сказал: «Выше закона может быть только любовь, выше права — лишь милость, и выше справедливости — лишь прощение».
— Как, пропустив через себя столько боли и страданий, вы не разочаровались в людях?
— Хороший вопрос. Наверное, потому что я оптимист и всё-таки верю в людей. Я считаю, что плохих людей не бывает и бороться нужно за каждого человека. Ведь человек рождается безгрешным, он высоконравственное существо, подобное Богу.
Потом — я же по жизни и профессии адвокат. А адвокат борется за каждого человека до конца, пока не восторжествовала справедливость, законность, объективность.
Тем более что я «наивный адвокат». Наивный в том смысле, что всегда верю: закон обязательно восторжествует.
— Можете вспомнить момент из детства, когда вы плакали?