иоффе что должен знать каждый о гражданском праве

Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории «хозяйственного права»

Маковский А. Л. Предисловие

Не так давно мысль о необходимости предварить издание работ Олимпиада Соломоновича Иоффе какими-либо словами, кроме слов благодарности ученика Учителю, показалась бы странной.

Поэтому, когда стало известно, что вместо скоропостижно скончавшегося профессора И. И. Яковкина римское частное право начнет читать О.С. Иоффе, большинство нашего курса, собравшегося в одной из первых аудиторий знаменитого университетского коридора (кажется, 85-ой), ждало появления нового лектора с любопытством и интересом.

Не помню дату, но осталось впечатление от яркого солнца, освещавшего другую сторону Менделеевской линии, контрастирующего с ней сумрака аудитории и светлого костюма молодого и какого-то очень ладного О.С. Обращали на себя внимание спадавшая на лицо прядь черных волос, чуть-чуть полноватые губы и глубоко посаженные и немного прищуренные глаза.

Вниманием аудитории О.С. Иоффе завладел сразу же, отвлекая ее от обычных занятий вроде переписывания пропущенных лекций или игры в «морской бой». Его речь заставляла слушающих следить за ней, тянуть вслед за лектором нить собственной мысли и в то же время не требовала особого напряжения, чтобы понять сказанное, и легко ложилась в конспекты студенческих тетрадей.

. В души моего и десятков последующих студенческих поколений (вероятно, и в далеком Хартфорде, где он читал лекции до последнего времени) О. С. вошел прежде всего своим устным словом, тем, чтó и как он говорил, и об этом даре О. С. надо сказать чуть подробнее.

В среде юристов 50-х годов, было немало людей, блестяще владевших словом. На том же юридическом факультете С. И. Аскназий так читал общую часть обязательственного права, что о нем говорили: «Аскназий из гражданского права делает поэму». Неизгладимое впечатление оставлял М. Д. Шаргородский, как бы размышляющий перед аудиторией о проблемах общей части уголовного права. В Москве пользовались заслуженной славой превосходных ораторов Е. А. Флейшиц, И. Б. Новицкий, Д. М. Генкин. Уже тогда ни в сравнении с ними, ни в состязании (что иногда случалось) О. С. никому из них не уступал. В то же время он не был похож ни на кого из наших «стариков».

Для тех же, кто шел следом за этим поколением, О. С. Иоффе стал подлинным кумиром.

Не претендуя на объяснение феномена О. С. Иоффе, все же должен обратить внимание читателей его работ на три обстоятельства.

Первое. В отечественной цивилистике давно уже не было человека, сделавшего больше О. С. для осмысления и даже возвеличения теории гражданского права. Речь идет не о той теории, которой все мы занимаемся, анализируя правовую норму, сопоставляя ее с другими и рассматривая ее практическое действие. Речь идет о цивилистической мысли человечества в целом и собственного отечества в частности как об огромном достижении цивилизации.

Почему-то мне кажется, что путь исследований О. С. в этом направлении начался еще тогда, когда он читал нам небольшой спецкурс под названием (1952). Не знаю, возвращался ли О. С. к этому спецкурсу в последующие годы, но уже в тех его лекциях присутствовало изложение социально-нравственных начал цивилистики в преломлении к конкретике гражданско-правового инструментария.

Параллельно с созданием этих работ О. С. готовит и издает трехтомный учебник гражданского права (1958, 1961, 1965), который до предела насыщает современной отечественной теорией. При этом будущим юристам преподносится не сухая сумма чьих-то точек зрения, а живая цивилистическая мысль, в которой присутствует и сам автор с его взглядами, позициями и критикой. С момента выхода в свет этого учебника и переиздания его первого тома (1967) существенно изменилось законодательство, появилось много новых, в том числе и серьезных работ, но я и по сей день продолжаю рекомендовать этот учебник своим аспирантам как лучшее введение в нашу науку.

И третье. На долю каждого юриста, занимается ли он созданием права, его применением, исследованием или преподаванием, не единожды выпадают нравственные испытания именно в связи с избранной им профессией. Парадокс заключается в том, что чем больше масштаб личности, тем серьезней тест на нравственность, выпадающий на ее долю.

Олимпиаду Соломоновичу Иоффе, которому в дни выхода в свет этого издания исполняется восемьдесят лет, есть что предъявить и своим учителям, и своим современникам, и своим потомкам!

Александр Маковский

Из истории цивилистической мысли. Юриспруденция Древнего Рима

А. В. Венедиктов, памяти которого посвящается этот сборник[1], был не только крупнейшим советским ученым-юристом, но и талантливым организатором и педагогом, сыгравшим значительную роль в расширении и укреплении юридического образования в нашей стране. Неустанно борясь за повышение уровня преподавания правовых дисциплин, расширение кругозора студентов-юристов, развитие их общей культуры и углубление их специальных познаний, он явился инициатором включения ряда новых дисциплин в учебные программы юридических факультетов университетов.

Источник

Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории «хозяйственного права»

Эти феодально-крепостнические тенденции буржуазной юридической науки, обнаружившие себя с наибольшей силой в немецкой доктрине пандектного права[989], доводятся до крайних пределов некоторыми авторами, утверждающими, что поскольку всякое право предполагает подчинение чужой личности власти управомоченного, постольку человек должен рассматриваться не как один из объектов, а как единственный объект всякого права[990]. Однако такая крайняя точка зрения, идущая вразрез с формальными установками буржуазного права на всеобщее равенство и общую правосубъектность граждан не могла, естественно, получить официального признания и более или менее широкого распространения, тем более, что ее сторонники придавали ей лишь теоретическое значение[991], относя практически к числу правовых объектов, наряду с человеческой личностью, другие явления внешнего мира.

В противовес теории множественности и одновременно с нею в буржуазной юриспруденции была выдвинута теория единого правового объекта, сторонники которой исходят из того, что в качестве объекта прав может выступать не все многообразие подчиненных человеку внешних явлений, а лишь их определенная и единая группа, на которую распространяется действие предоставленных личности субъективных прав. При этом одни авторы (главным образом те, которые допускают возможность установления правовых отношений не только между людьми, но также между человеком и вещью) утверждают, что таким единым и единственным объектом прав являются вещи[992], тогда как другие авторы (главным образом те, которые допускают возможность установления правовых отношений только между людьми) считают, что единым и единственным объектом прав являются человеческие действия[993].

Наряду с этими диаметрально противоположными взглядами было предложено и своеобразное компромиссное решение вопроса, выраженное в признании значения правового объекта и за вещами и за человеческими действиями одновременно[994].

Наконец, некоторые авторы, подразделяя объекты прав на объекты первого и второго рода, считают, что поскольку права направляются прежде всего на человеческие действия, они должны рассматриваться как объекты первого рода, в одинаковой мере присущие всякому правовому отношению, тогда как вещи, на которые, в свою очередь, направляются эти действия, служат объектами второго рода и не являются обязательными элементами всякого правоотношения[995].

В советской цивилистической литературе вопрос об объекте прав обычно ставится в связи с разработкой проблем общей части гражданского права или в связи с такими проблемами особенной части, исследование которых предполагает предварительное разрешение некоторых более общих вопросов.

Должно быть, именно потому, что при такой трактовке понятия правового объекта с неизбежностью следует вывод о возможности существования безобъектных прав и безобъектных правоотношений, авторы учебника по гражданскому праву для юридических вузов, полностью воспроизводящие формулу проф. Агаркова, отрицают за объектом значение элемента гражданского правоотношения, считая, что он является не чем иным, как лишь одной из возможных предпосылок правоотношения[998], ибо если исходить из того, что объект является не предпосылкой, а необходимым элементом всякого правоотношения, и в то же время считать объектом права внешний предмет, на который направлено поведение обязанного лица, то это привело бы либо к отрицанию целого ряда правовых отношений, лишенных одного из своих необходимых элементов, либо к опровержению теории объекта, разделяемой авторами учебника. Но из того, что объект является не элементом, а лишь предпосылкой правоотношения, по-видимому, следует, что авторы учебника допускают возможность установления правоотношения и при отсутствии этой предпосылки, т. е. считаются с вероятностью существования безобъектных правоотношений. Такое предположение тем более основательно, что только при этом условии, наряду с признанием вещного характера за всяким объектом прав, не устраняется возможность установления правовых отношений, ни в какой мере не связанных с вещами.

Однако предположение о безобъектности некоторых правоотношений приводит, в свою очередь, к выводу о безобъектности правомочий и обязанностей субъектов этих правоотношений. Само собою разумеется, что права, не имеющие своего объекта, права, которые ни на что не направлены, лишены всякого смысла для носителя этих прав и не являются поэтому правами в действительном значении этого слова. Таким образом, как по теоретическим, так и по практическим соображениям едва ли можно признать правильным тот взгляд на понятие и сущность объекта прав, который был высказан проф. Агарковым и воспроизведен в учебнике по гражданскому праву для юридических вузов.

Остается поэтому либо отказаться от отождествления содержания права с его объектом, либо исключить вещи из числа объектов прав, признав значение объекта только за действиями и воздержанием от действий.

Таким образом, в нашей юридической литературе существуют три различных решения вопроса о сущности правового объекта и о численности тех явлений внешнего мира, которые могут выступать в качестве объектов прав. Согласно господствующему взгляду, разделяемому большинством советских юристов, к числу объектов относятся действия, личные нематериальные блага, вещи и другие ценности. Менее значительное, но все же достаточно широкое распространение получила вещно-правовая теория объекта, отрицающая значение объекта за действиями и признающая это значение только за вещами или, во всяком случае, прежде всего за вещами. Наконец, отстаиваемая лишь некоторыми авторами теория действия исключает вещи из числа правовых объектов и признает значение объекта только за теми действиями обязанных лиц, на которые может притязать управомоченный.

Для того чтобы разработать общее определение понятия объекта, необходимо предварительно установить, в каком смысле это понятие может и должно употребляться в юридической науке.

Обычно говорят, что [1004], или то, по поводу чего правоотношение устанавливается. Но поскольку правоотношение может устанавливаться по поводу вещей, действий обязанных лиц, а также по поводу охраняемых законом личных нематериальных благ, то, по-видимому, все они и должны быть отнесены к числу явлений, которые в различных правоотношениях могут выполнять функцию их объекта.

Мы полагаем, что в этой теории объектов прав ошибочным прежде всего является общее определение понятия объекта.

Не только в философии, но и в любой другой науке, рассматривающей вопрос об объекте определенного явления, под объектом понимают не то, по поводу чего это явление существует, а то, на что данное явление оказывает или может оказать воздействие. Так, говоря об объекте труда как об одном из элементов производительных сил, Маркс определяет его как [1005], понимая, таким образом, под объектом труда не то, по поводу чего люди вступают в трудовой процесс, а то, на что они в процессе труда оказывают воздействие. Это соответствует общефилософскому пониманию объекта, который в философии диалектического материализма определяется как внешний противостоящий субъекту предмет, на который направляется сознание и деятельность субъекта.

Теоретическое и практическое значение такого понимания объекта едва ли можно переоценить. Если представление об объекте как внешнем поводе существования того или иного явления решительно ничего не дает для обнаружения реальных предметов внешнего мира, подпадающих под общее понятие объекта, то последние, напротив, могут быть довольно легко обнаружены, если объект явления понимается как предмет внешнего воздействия этого явления, ибо достаточно установить, какое именно воздействие это явление объективно может оказать и действительно оказывает, как тем самым определится и круг предметов, способных к реагированию на такое воздействие, т. е. определятся объекты данного явления.

Если объект явления есть внешний предмет, на который это явление, в силу присущего ему характера и содержания, способно оказывать воздействие, то объектом гражданского правоотношения является то, на что направлены (или, точнее, то, на что воздействуют) гражданское субъективное право и гражданско-правовая обязанность как элементы гражданского правоотношения, образующие его непосредственное содержание.

Таково общее определение понятия правового объекта, построенное в соответствии с общефилософским определением этого понятия, а также сообразно с тем, как ранее было определено содержание гражданского правоотношения. В соответствии с этим определением должен быть решен вопрос о том, какие явления внешнего мира могут выступать в качестве объектов прав и возможно ли сохранение деления правовых объектов на вещи, действия и охраняемые законом личные нематериальные блага?

Если иметь в виду те правовые действия советских граждан, которые совершаются ими в сфере социалистического производства, то они приобретают значение прежде всего как факторы, [1006] для нужд социалистического общества и его отдельных членов. Действия, совершаемые субъектами гражданских и иных прав в сфере обращения и в других областях общественной жизни нашей страны, направляются на распределение общественных благ, на их взаимный обмен, на удовлетворение материальных и культурных потребностей граждан и т. д. Действия, таким образом, в свою очередь, направляются на те объекты внешнего мира, при помощи которых могут быть удовлетворены назревшие потребности советских граждан и социалистического общества в целом. Задача социалистического права в том именно и состоит, чтобы, имея поведение людей в качестве своего объекта, направить это поведение на те объекты материального мира, воздействие на которые необходимо в целях движения социалистического производственного процесса, в целях дальнейшего укрепления и развития социалистического общества. Эту задачу советское гражданское право способно выполнить потому, что объектом охраняемых им гражданских правомочий и гражданско-правовых обязанностей является поведение, общественная деятельность людей.

[989] В связи с этим небезинтересно отметить, что русский юрист Н. Коркунов, который так же, как и Пухта, определяет объект права как силу, противостоящую и подчиняемую управомоченному, специально указывает, что силы человека лишь в известных пределах могут служить объектами прав, поскольку в ином случае в объект превратился бы человек в целом (Н. Коркунов. Лекции по общей теории права, 1907, стр. 154).

[990] См.: O. Gierke. Deutsches Privatrecht, т. I, 1895, стр. 269.

[992] См. например: О. Wendt. Lehrbuch der Pandekten, 1888, стр. 15.

[993] См. например: E. Roguin. La regle droit, 1889, стр. 49 и сл.; А. Гольмстен. Учебник русского гражданского судопроизводства, 1889. Стр. 105; I. Kierulf. Theorie des gemeinen Civilrechts, 1839, стр. 308.

[994] См.: R. Leonhard. Der allgemeine Teil des BgB. 1900, стр. 147, а также: Д. Гримм. Лекции по догме римского права. Пг., 1916, стр. 57.

[996] М. М. Агарков. цит. соч., стр. 22.

[997] Пример Д. М. Генкина. См.: Гражданское право (Учебник для юридических вузов. Под ред. М. Агаркова и Д. Генкина, 1944, т. I, стр. 71).

[999] См.: А. Голунский и М. Строгович. цит. соч., стр. 277.

[1001] Я. М. Магазинер. Советское хозяйственное право. Л., 1928, стр. 174.

[1002] Я. М. Магазинер. Советское хозяйственное право, с 174.

[1004] А. Денисов. Советское государственное право. М., 1939, стр. 98.

[1005] К. Маркс. Капитал, т. I, 1931, стр. 120.

[1006] И. В. Сталин. Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 550.

Источник

Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории «хозяйственного права»

Между тем, если бы уже в результате выбора поведения, последствия которого могут быть вменены деятелю независимо от его вины, появлялись субъективные предпосылки ответственности, их не устранила бы и всеобщая замена принципа вины принципам причинения. А в таком случае концепция риска, выдвинутая для субъективизации ответственности, превращается в прямую свою противоположность, теоретически оправдывая какое угодно ее обоснование. Не подлежит также сомнению, что совершающий противоправно-виновные поступки идет еще на больший риск, чем тот, кто избирает деятельность, сопровождаемую мерами безвиновной ответственности. И если сравнительно с виной родовой значение риска менее заметно, чем при противопоставлении ответственности, то не потому, что его не существует, а вследствие образования наряду с широким узкого понятия риска, соотносимого исключительно со сферой дозволенной деятельности.

Дискуссия, таким образом, продолжается. Но ведут ее уже в условиях, когда вина как обязательный, преимущественный или возможный элемент состава гражданского правонарушения признается всеми. Это обстоятельство отразилось на решении многих конкретных вопросов.

Пока ответственность сопрягалась с принципом причинения, практическая надобность размежевания вины, случая и непреодолимой силы со всей серьезностью о себе не заявляла. В 20-30-х годах к этому обращались лишь отдельные из немногочисленных глашатаев принципа вины. Но и в их среде оригинальные сравнительно с западноевропейской цивилистикой соображения удалось высказать только И. П. Либбе, когда он определил непреодолимую силу как [805].

После теоретического постановления вины в действительной ее значимости положение меняется коренным образом. Свет увидела целая серия работ по исследованию исключающих вину случайных и форс-мажорных обстоятельств с размежеванием их специально для такой ответственности, которая, простираясь до границ непреодолимой силы, не устраняется простым казусом. Толчок к одному из направлений указанного исследования был дан Д. М. Генкиным, связывавшим непреодолимую силу с объективно-случайной причинностью[806], а его единомышленники распространяли подобным же образом сформулированное понятие либо на все[807], либо только на природные явления[808]. Другое направление, ориентируясь на соединенность непреодолимой силы с чрезвычайными, объективно неустранимыми в конкретной или однородной ситуации факторами, выводило ее либо только из внешних для деятельности нарушителя источников[809], либо также из особенностей деятельности самого нарушителя[810],

Но как только от принципа причинения советская цивилистическая теория перешла к принципу вины, почва для прослеживания многогранных связей между виновностью и ответственностью сразу же существенно расширилась. Возникла даже идея при допускаемой нарушителем легкой неосторожности соразмерять объем компенсаций с тяжестью его собственной вины. Согласно одной рекомендации, это было бы возможно при исключительных обстоятельствах, [813], а соответственно другой, следовало бы для тех же оснований ввести общее правило о [814]. Однако, как указывали противники запроектированных нововведений, вина в гражданском праве должна служить условием ответственности, но не мерой, определяющей ее объем, а [815].

Помимо охарактеризованных также и многие другие цивилистические проблемы предстали перед наукой в новом своем ракурсе под воздействием изменившихся взглядов на важнейшие начала гражданской ответственности. Но, разумеется, центральной среди них была и остается самая общая проблема, продиктованная настоятельной потребностью теоретического отражения этой ответственности в едином научном понятии.

Легче всего требуемое понятие можно было бы образовать, не порывая с принципом причинения, в свете которого любая принудительно осуществляемая санкция за совершенное правонарушение есть уже мера ответственности. Но из-за самоочевидности подобного вывода его прямое формулирование казалось излишним всем тем, кто исповедовал указанный принцип. Как бы это ни казалось парадоксальным, понятие гражданской ответственности в духе теории причинения впервые разработал такой ревностный защитник принципа вины, каким был М. М. Агарков. В своей появившейся в 1940 г. книге он рассуждал следующим образом.

Понятно, что не будь начало причинения давно уже отвергнуто советской цивилистической наукой, освещенная теория явилась бы для него бесценной находкой. Можно также предположить, что обратись М. М. Агарков к им же возвеличенному началу вины как к пробному камню проверки на истинность своих собственных воззрений, дело не обошлось бы без существенных коррективов. Что же касается соотношения между той же позицией и обоснованием юридической ответственности в работах С. Н. Братуся, то оно складывается куда более сложно и требует к себе особого внимания.

Каждое последовательно защищаемое им положение, на первый взгляд, с неумолимой логикой вытекает из всех предыдущих: гражданская ответственность есть принудительное исполнение добровольно неисполненного обязательства; ее основанием, следовательно, служит нарушение юридического долга; это последнее не может быть допущено иначе, как виновно или рискованно. А поскольку психическое отношение к действию и результату заложено и в вине, и в риске, ответственность всегда находит достаточную субъективную мотивацию, какими бы ни были конкретные ее условия.

Все, таким образом, поставлено на нужные места, внушая высокое доверие логической своей неуязвимостью. Так бы это, по-видимому, и было в действительности, если бы, подобно вине, и риск в предложенной трактовке относился к стадии нарушения обязательства, не исполненного добровольно. Вспомним, однако, владельца автомашины, садящегося за ее руль. Когда он рискует (управляя автомашиной) или превращает вероятное зло в реальное (причиняя вред), ответственности нет, ибо пока еще от добровольного исполнения существующего обязательства никто не уклоняется. Наоборот, в результате причинения вреда обязательство только возникает. Когда же его привлекают к ответственности путем принудительного взыскания причитающегося возмещения, нет риска, ибо отказ от добровольных платежей не составляет сознательного выбора допускаемой законом опасной деятельности. Наоборот, он свидетельствует о противоправном, в большинстве случаев виновном, но отнюдь не рискованном поведении в разъясненном смысле. И неустранимое для С. Н. Братуся противоречие в том как раз и заключается, что, определяя ответственность как принудительное исполнение добровольно не исполненного долга, нужно отказаться от его же понимания риска, а, обосновывая ссылкой на риск безвиновную ответственность владельцев источников повышенной опасности, нужно пожертвовать его же определением ответственности.

Можно, конечно, предположить, что, определяя ответственность как принудительное исполнение неисполненного добровольно, автор имел в виду не всегда единичное, а в подлежащих случаях удвоенное ее основание, соединяющее само правонарушение (например, причинение вреда) с отказом от добровольного устранения его последствий (например, компенсации причиненного ущерба). Но и при таком предположении все равно бы не удалось преодолеть отмеченное противоречие. Если в сфере дозволенного риска, как впрочем и во всякой иной общественной сфере, ответственность воплощается не в деликтном, другом компенсационном или штрафном обязательстве, а лишь в принудительном взыскании неисполненного добровольно, то и деликт должен считаться основанием именно этого обязательства, но отнюдь не ответственности за его неисполнение. И наоборот, если деликт в широком его понимании всегда служит хотя бы одним из оснований ответственности, последняя должна воплощаться не только в принудительном взыскании неисполненного добровольно, но и в самом деликтном, другом компенсационном или штрафном обязательстве.

[798] Гражданское право. Под ред. М. М. Агаркова и Д. М. Генкина, т. 1, с. 337.

[801] Красавчиков О. А. Возмещение вреда, причиненного источником повышенной опасности, с. 154.

[802] См.: Магазинер Я. М. Советское хозяйственное право. Л., 1928, с. 289, 298.

[803] Ойгензихт В. А. Проблема риска в гражданском праве. Душанбе, 1972, с. 77, 216.

[805] Либба И. Ответственность железных дорог за целостность груза и срочность доставки. М., 1924, с. 260.

[807] Например: Новицкий И. Б., Лунц Л. А. Общее учение об обязательстве, с. 361.

[809] Например: Павлодский Е. А. Случай и непреодолимая сила в советском гражданском праве. Автореф. канд. дис. М., 1972, с. 15.

[810] См.: Иоффе О. С. Ответственность по советскому гражданскому праву. Л., 1955, с. 198.

[811] Например: Данилова Е. Н. Обеспечение увечных. М., 1927, с. 110.

[813] Шварц Х. И. Значение вины в обязательствах из причинения вреда, с. 37.

[814] Матвеев Г. К. Вина в советском гражданском праве. Киев, 1955, с. 212.

[815] Новицкий И. Б., Лунц Л. А. Общее учение об обязательстве, с. 376.

[816] Агарков М. М. Обязательства по советскому гражданскому праву, с. 44.

[819] Там же, с. 4, 5, 13, 18.

Источник

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *