какая традиция по отношению старости сложилось в аграрных обществах
Эволюция отношения к старости и старикам
Старость — это не только биологическая, но и социальная категория.
Человек, как социальное существо, в старости весьма зависим от внешних условий жизни, от уровня благожелательного отношения к нему со стороны окружающих и общества.
На заре цивилизации, в период варварства во многих племенах и примитивных обществах домировала геронтофобия – пренебрежительное и даже враждебное отношение к старости. У многих древних народов существовали жестокие обычаи умерщвления старых и немощных людей.
Старый, дряхлый человек, которому трудно передвигаться вместе со своими сородичами, отягченный болезнями, являлся тяжелым бременем для общины, жизнь которой зависела от случайной добычи, от быстрых переходов и перекочевок со стадом или от ловкости и силы каждого индивида.
Чтобы избавить себя от тяжелой обузы и самих стариков от излишних и долгих страданий, их убивали или уводили в уединенное место и оставляли на произвол судьбы.
У древних славян обычай отправления дряхлых и больных на «тот свет» носил ритуальный характер и определялся мировоззренческими факторами.
В частности, зимой вывозили стариков на санях и, привязав к лубку, спускали на нем в глубокий овраг. Отсюда происходит название обычая – «сажать на лубок», а также выражения типа «пора на лубок», употреблявшиеся в отношении очень дряхлых и тяжело больных людей.
Иногда сажали на тот же лубок, везли куда-либо за огороды и добивали довбней, орудием для обработки льна.
Кроме того, уводили в дремучий лес и там оставляли под деревом, опускали в пустую яму в амбаре или гумне, сажали на печь в пустой хате, топили в реке или озере.
Жестокие обычаи наших предков, мотивы убийства стариков были также связаны с религиозными воззрениями и верой в загробную жизнь.
Убивая своего отца или мать, древний человек был в полной уверенности, что его предки немедленно переходят в царство блаженных.
Постепенно общество достигло того уровня развития, при котором жизненный опыт старшего поколения стал иметь особую ценность. Старики, старейшины приобретают реальное влияние и во многих мировых цивилизациях становятся правящей элитой общества.
Варварская герентофобия, существовавшая многие века постепенно сменяется на герентофилию – особое почитание стариков и уважение старости.
Житейская мудрость стала цениться выше загробного покровительства предков. Опыт и мудрость старшего поколения становились основой благополучия общества.
Ритуал отправления на «тот свет» стариков сменяется культом умудренной старости.
Позднее устанавливается в основном гуманное отношение к старикам.
Эволюция отношения к пожилым людям отражала развитие культурной, социальной и моральной составляющей жизнедеятельности народов
На Руси появилась пословица «отца на лубе спустил, сам того же заслужил».
Проблема социальной защиты пожилых людей в традиционном обществе решалась, как правило, в рамках семьи, сельской общины и цеховых организаций.
Положение пожилых людей в средневековом обществе полностью зависело от социально-статусной принадлежности.
Если аристократы и духовенство брали заботу о своих престарелых родственниках на себя, купца, удалившегося на покой, мог приютить монастырь, старый крестьянин мог рассчитывать на своих детей, которые не всегда были доброжилательны к лишним ртам.
У многих народов, например, на Кавказе, традиционно сложилось уважительное отношение к старикам, их считают главными в семье, роду, они пользуются моральной и материальной поддержкой.
Например, в Абхазии нормой жизни являются готовность придти на помощь в критических жизненных ситуациях и взаимовыручка со стороны родных, соседей, друзей и знакомых.
В частности, большое значение для возникновения феномена группового долгожительства среди абхазов имеет бытующая среди них атмосфера почитания старших, что резко контрастирует с западным, подчёркнуто индивидуалистическим подходом к старикам.
Представители пожилого поколения пользуются в абхазском обществе подчеркнутым уважением и бытовой заботой.
В больших семьях они главенствуют на семейных советах, выступают в качестве основного представителя семьи на свадьбах, похоронах, религиозных церемониях, входят в советы старейшин сёл.
В Абхазии обращают на себя внимание масштабы моральной и материальной поддержки, взаимовыручки долгожителям со стороны родных, близких и соседей.
Старение и связанные с ним возможные отрицательные изменения физического характера не приводят к депрессивным состояниям психики долгожителей, что, по-видимому, имеет прямую связь с феноменом долгожительства.
Поэтому у жителей Кавказа почти полностью отсутствуют чувства неуверенности и тревоги, связанные с ожиданием нежелательных перемен в социальном статусе старика по мере увеличения его возраста.
Такое же почтительное отношение к пожилым людям в течение многих веков сохраняется во многих восточных странах.
Конфуцианская традиция почитания старших является одной из причин роста числа долгожителей в Китае.
Например, в городке Чжунсян, который занимает в Китае третье место по числу долгожителей, только двое престарелых живут отдельно от своих детей. Остальные все окружены вниманием своих многочисленных детей, внуков, правнуков и т.д.
В уезде Бама, о котором мы уже писали, наличие долгожителя в семье считается счастьем, поскольку он приносит благодать для всех членов семьи.
Старики всегда сидят на почетном месте во главе стола. Каждый член семейного сообщества считает своей обязанностью помогать пожилым людям в повседневной жизни.
В Японии почитание стариков является частью культурной традиции и социальной политики государства.
У окинавцев есть древняя традиция торжественно отмечать переход к новой жизни, которая по их поверью начинается на 97 году жизни.
Окинава живет по восточному календарю с 12-летним циклом, поэтому после 96 лет начинается очередной цикл, который считается определенной вехой в жизни.
У жителей острова есть традиционный торжественный обряд «Кадзимая», когда вся округа приходит чествовать долгожителя, которому исполнилось 97 лет.
Во время обряда наряженного в парчу именинника или именинницу в машине с открытым верхом возят по всей местной округе, затем виновника торжества сажают на специальный мини-трон.
По очереди к нему подходят люди, чтобы принять из рук долгожителя вертушку-флюгер кадзимая, символизирующую возвращение в детство и обещающую долгую жизнь.
При этом участники церемонии исполняют окинавскую молитву о долголетии.
«Я взываю к предкам, которые уже ушли:
Защитите меня всей силой вашего добросердечия.
Я взываю к целительной силе Великого Духа:
Дай Твоим детям жить на этой земле
В полном здравии и в полной любви.
Помоги мне помнить, что я создан
По Твоему подобию,
Что я целен,
Что я совершенен».
Древние традиции чествования долгожителей в Японии дополняются современными традициями. В частности, в настоящее время каждый японец, перешагнувший вековой рубеж, получает письмо-поздравление от премьер-министра страны и памятный серебряный кубок.
Одним из важных факторов долголетия окинавцы считают свою философию жизни, выработанную за долгие столетия. Их философские взгляды помогают жителям острова сформировать правильное отношение к жизни, которое они называют рациональная отрешенность.
Жители Окинавы научились оставлять прошлое в прошлом и наслаждаться простыми радостями каждого дня. Они научились быть приятными в общении и окружают себя молодыми людьми до глубокой старости.
Представители старшего поколения жителей Окинавы, не задумываясь назовут мотив или цель, ради которых они каждое утро встают, что бы достойно, с пользой и радостно прожить еще один бесценный день своей жизни.
Жить по-окинавски – это значит радоваться каждому прожитому дню. Это полноценное и самодостаточное существование, в основе которого лежат местные обычаи, традиции и древнее учение Дзен.
Большинство жителей Окинавы привыкли до глубокой старости работать физически и помогать друг другу. Так зародился местный принцип юимару, что можно перевести как «добросердечное и дружеское совместное усилие».
Атмосфера взаимопомощи добавляет долгожителям спокойствия духа, уверенности и оптимизма, так необходимых для того, чтобы радоваться жизни в преклонном возрасте.
Древняя окинавская традиция моаи обеспечивает крепкие социальные связи, источники финансовой и эмоциональной поддержки в трудные времена.
Сознание того, что есть люди, готовые всегда прийти к тебе на помощь, действует очень успокаивающе.
Важным благоприятным социальным фактором долголетия является прочная семья. По данным демографического департамента ООН, во всех странах мира холостые, вдовцы и разведенные живут меньше, чем женатые.
В хорошей семье супруги поддерживают друг друга. Забота о детях и внуках для стариков может стать смыслом существования.
Авторитетная неправительственная организация «HelpAge International» 1 октября 2013 г., в Международный день пожилых людей, опубликовала первый глобальный индекс по старению «Global AgeWatch Index-2013», посвященный положению пенсионеров в 91 стране мира.
Авторы исследования выбрали четыре ключевых критерия, по которым оценивалось положение пожилых людей в различных государствах:
• материальная обеспеченность;
• состояние здоровья и качество медицинских услуг;
• занятость и образование;
• качество жизни в целом.
На основании указанных критериев лучшей страной для проживания пожилых людей стала Швеция. В тройку государств, оказывающих существенную материальную и социальную поддержку пожилым людям, вошли Норвегия и Германия.
В десятке лидеров были представлены Нидерланды, Канада, Швейцария, Новая Зеландия, США, Исландия и Япония.
Россия оказалась на 78-й позиции. По данным составителей индекса, хуже, чем в России, пенсионерам приходится в Афганистане, Черногории, Пакистане, Нигерии, а также палестинских территориальных образованиях.
Традиционное общество: определение. Особенности традиционного общества
Внимание к традиционному обществу обусловлено кардинальными изменениями в мировоззрении человечества. На данном этапе развития социум является разнородным, в нём вынужденно сосуществуют богатые и бедные, высокообразованные и не имеющие начального образования личности, верующие и атеисты. Современное общество нуждается в индивидах, социально адаптированных, нравственно стойких и обладающих стремлением к самосовершенствованию. Именно эти качества формируются в раннем возрасте в семье. Традиционное общество наиболее отвечает критериям воспитания в человеке приемлемых качеств.
Понятие традиционного общества
Традиционное общество – преимущественно сельское, аграрное и доиндустриальное объединение больших групп людей. В ведущей социологической типологии «традиция – современность» оно выступает основной противоположностью индустриальному. По традиционному типу социумы развивались в древнюю и средневековую эпохи. На современном этапе примеры таких обществ выраженно сохранились в Африке и Азии.
Признаки традиционного общества
Отличительные черты традиционного общества проявляются во всех сферах жизнедеятельности: духовной, политической, хозяйственной, экономической.
Община является основной социальной ячейкой. Она представляет собой замкнутое объединение людей, сплоченных по родовому или локальному принципу. В отношениях «человек-земля» именно община выступает посредником. Ее типология различна: выделяют феодальную, крестьянскую, городскую. Вид общины и определяет положение человека в ней.
Характерная черта традиционного общества – сельскохозяйственная кооперация, которую составляют клановые (родственные) связи. Отношения основываются на коллективной трудовой деятельности, использовании земельных угодий, систематических переделах земли. Такому обществу всегда свойственна слабая динамика.
Традиционное общество – это в первую очередь закрытое объединение людей, которое является самодостаточным и не допускает внешнего воздействия. Традиции и законы определяют его политическую жизнь. В свою очередь, социум и государство подавляют личность.
Особенности экономического уклада
Традиционное общество характеризуется преобладанием экстенсивных технологий и применения ручных орудий труда, господством корпоративной, общинной, государственной форм собственности, в то время как частная собственность все-таки остается неприкосновенной. Уровень жизни большей части населения является невысоким. В труде и производстве человек вынужден приспосабливаться к внешним факторам, таким образом, социум и особенности организации трудовой деятельности зависят от природных условий.
Традиционное общество – это противостояние природы и человека.
Экономический уклад вступает в полную зависимость от факторов природно-климатического характера. Основу такого хозяйства составляют скотоводство и земледелие, результаты коллективного труда распределяются с учетом положения каждого члена в социальной иерархии. Кроме сельского хозяйства, люди в традиционном обществе занимаются примитивным ремеслом.
Социальные отношения и иерархия
Ценности традиционного общества заключаются в почитании старшего поколения, старых людей, соблюдении обычаев рода, неписаных и писаных норм и принятых правил поведения. Конфликты, возникающие в коллективах, решаются при вмешательстве и участии старшего (вожака).
В традиционном обществе социальная структура подразумевает сословные привилегии и жесткую иерархию. При этом социальная мобильность практически отсутствует. Например, в Индии строго запрещаются переходы из одной касты в другую с повышением статуса. Основными социальными ячейками общества выступали община и семья. Человек прежде всего был частью коллектива, входящего в традиционное общество. Признаки, указывающие на неподобающее поведение каждого индивида, обсуждались и регулировалось системой норм и принципов. Понятие индивидуальности и следование интересам отдельного человека в такой структуре отсутствуют.
Социальный статус оказывает влияние на положение личности, степень приближенности к лидеру общины, жрецу, вождю. Влияние главы рода (старшего) непрекословно, даже если индивидуальные качества ставятся под сомнение.
Политическое устройство
Главным богатством традиционного общества является власть, которая ценилась выше, чем закон или право. Армии и церкви принадлежит главенствующая роль. Формой правления в государстве в эпоху традиционных обществ была преимущественно монархия. В большинстве стран представительные органы власти не имели самостоятельного политического значения.
Так как наибольшей ценностью выступает власть, то она не нуждается в обоснованиях, а переходит следующему вождю по наследству, ее источником является Божья воля. Власть в традиционном обществе деспотична и сосредоточена в руках одного человека.
Духовная сфера традиционного общества
Духовной основой общества выступают традиции. Сакральные и религиозно-мифические представления имеют господство как в индивидуальном, так и в общественном сознании. Религия оказывает значительное влияние на духовную сферу традиционного общества, культура гомогенна. Устный способ обмена информацией преобладает над письменным. Распространение слухов является частью социальной нормы. Количество людей, имеющих образование, как правило, всегда незначительно.
Обычаи и традиции также определяют духовную жизнь людей в общине, которой свойственна глубокая религиозность. Религиозные догматы находят отражение и в культуре.
Иерархия ценностей
Совокупность культурных ценностей, почитаемых безоговорочно, также характеризует традиционное общество. Признаки ценностно ориентированного социума могут быть общими или сословными. Культуру определяет ментальность социума. Ценности имеют строгую иерархию. Высшей, без сомнения, является Бог. Стремление к Богу формирует и определяет мотивы поведения человека. Он выступает идеальным воплощением благонравного поведения, высшей справедливости и источником добродетели. Другой ценностью можно назвать аскезу, которая подразумевает отказ от благ земных во имя обретения небесных.
Верность является следующим принципом поведения, выраженном в служении Богу.
В традиционном обществе выделяют также ценности второго порядка, например, праздность – отказ от физического труда вообще или только в определенные дни.
Необходимо отметить, что все они имеют священный (сакральный) характер. Сословными ценностями могут выступать праздность, воинственность, честь, личная независимость, что было приемлемо для представителей знатных слоев традиционного социума.
Соотношение современного и традиционного обществ
Традиционное и современное общество тесно взаимосвязаны. Именно в результате эволюции первого вида социума человечество вышло на инновационный путь развития. Современное общество характеризуется достаточно быстрой сменяемостью технологий, беспрерывной модернизацией. Культурная действительность также подвержена изменениям, что обуславливает новые жизненные пути для последующих поколений. Для современного общества характерен переход от государственной формы собственности к частной, а также пренебрежение индивидуальными интересами. Некоторые черты традиционного общества присущи и современному. Но, с точки зрения европоцентризма, оно является отсталым ввиду закрытости от внешних связей и инноваций, примитивным, продолжительным характером изменений.
Какая традиция по отношению старости сложилось в аграрных обществах
Старость — это не только биологическая, но и социальная категория; в разных культурах образ старости конструируется и осмысляется по-разному. В этом смысле крестьянские представления о старости, насколько можно судить по этнографическим материалам XIX–XX веков, весьма сильно отличаются от представлений, отражаемых в нормах и ценностях современной нам городской культуры. В крестьянской традиции отношение к старости было более отстраненным и, на взгляд сегодняшнего горожанина, довольно равнодушным. Такое отношение было обусловлено определенными социальными и культурными факторами.
Устойчивой возрастной границы наступления старости крестьянская традиция не выделяла, хотя, как правило, стариками и старухами считали людей, достигших пятидесятилетнего возраста. «В Западной Сибири термин “старики” мог применяться к людям, достигшим 45–50 лет: если крестьянин женил старшего сына, он уже считал себя “стариком” и отделялся со “старухой” в особой комнате (“иногда от такого крестьянина рождалось еще пять детей”). В категорию же “престарелых” входили люди уже действительно старые, хотя это название перекрывало термин “старик”. Большое влияние на норму стариковского возраста оказывал тягловый срок: к его окончанию “подгонялись” традиционные представления о физиологических изменениях, выражавшихся в двух основных признаках — невозможность иметь детей и утеря трудоспособности. В других районах податная способность не влияла на традиционные представления о возрасте: пожилые еще были вполне трудоспособными, но им уже было отказано в деторождении — либо потому, что с 50 лет считалось “грехом” рожать детей (и даже спать вместе), либо потому, что все их дети вступили в брак» [1].
Таким образом, для крестьян маркером наступления старости зачастую была утрата человеком репродуктивных способностей и полноценности — как в физиологическом, так и в социально-экономическом отношении. Это подчеркивалось и особенностями костюма стариков и старух. «Старики, как правило, носили темную или белую одежду, не имели права на новое платье и взрослый покрой; обычно они донашивали свою или чужую старую одежду или им изготавливали из старой материи платье стариковского покроя, нередко напоминавшее балахон. Старики редко имели штаны (ходили в подштанниках), старухи вместо рубах и сарафанов носили глухую одежду типа сарафана без лямок или передники с рукавами… В целом стариковская одежда приближалась к детской по це лому ряду признаков: практическое отсутствие половых различий, запрет на новое платье даже в праздники, отсутствие каких бы то ни было украшений, необязательность штанов (для мужчин) и даже перепоясывания и т. д.» [2].
Если наступление совершеннолетия обычно описывалось в крестьянских диалектах при помощи выражения «войти в года/лета», то о старике говорили, что он «вышел из лет» или что его «веки» (года) «изнемогают» (истощаются, кончаются). По-видимому, эти и подобные им выражения отражают традиционное представление о том, что каждому взрослому человеку положено определенное количество лет, ограниченный временной континуум, отпущенный на полноценную социальную жизнь и исчерпывающийся с наступлением старости. Более того, судя по всему, в крестьянской культуре существовали представления о том, что этот континуум принадлежит не отдельным людям, а социальным коллективам — семье, деревенской общине либо всему человечеству в целом. Отсюда выражение «чужой век заедать/заживать», подразумевающее, что «зажившийся на этом свете» старик несправедливо пользуется годами, принадлежащими другим людям.
Вероятно, эта идея представляет собой частное проявление характерной для аграрных обществ концепции «ограниченного блага» (limited good), некогда описанной и проанализированной американским антропологом Джорджем Фостером. Согласно Фостеру, крестьянская культура воспринимает любые блага и ценности (экономические, социальные, культурные) как замкнутую систему — своего рода ограниченный ресурс. Поэтому любой дисбаланс в дистрибуции блага воспринимается членами крестьянской общины как процветание одних за счет других, как ситуация, требующая перераспределения ценностей [3]. Следуя теории ограниченного блага, можно утверждать, что в русской деревне «зажившиеся» старики и старухи воспринимались как люди, несправедливо присваивающие чужую жизненную потенцию. Вероятно, именно такие представления стимулировали появление легенд о ритуальном убийстве стариков и «душиловой вере» — якобы существовавшем особенном старообрядческом согласии, чьи последователи умерщвляли старых и больных людей [4]. Разумеется, подобные легенды не имеют отношения к действительности и входят в обширный круг историй о ритуальных убийствах, приписываемых представителями той или иной конфессиональной либо этнической группы «чужим» религиям и культурам. Вместе с тем, они показательны в качестве отражения идеи о том, что крестьянин-долгожитель вредит другим людям и должен поскорее умереть.
Однако и отношение к пожилым людям, и их фактическая роль в крестьянской культуре, разумеется, не исчерпываются представлениями об «изжитом веке» и приготовлении к смерти. Собственно говоря, образ старика (старухи) в деревенской традиции оказывается по меньшей мере двойственным: с одной стороны, о пожилых людях говорят как о «выживших из ума», а по своему статусу они зачастую приравниваются к детям (об этом, в частности, свидетельствует поговорка «что старый — то малый»). С другой, старикам и старухам нередко приписывается особая мудрость, прозорливость, владение магическими навыками и знаниями и т. п. Тут нет серьезного противоречия, поскольку пожилым людям отказывается в интеллектуальной компетенции лишь применительно к социальным отношениям, быту, повседневному труду, а приписывающиеся им особые знания, как правило, относятся к сфере религии и магии, к опыту взаимодействия с сакральным и потусторонним миром. Таким образом, социальная и физиологическая неполноценность старых людей компенсируется их особой ролью во взаимоотношениях со сферой «иного» и сверхъестественного.
Согласно крестьянским поверьям, знахарское и колдовское «знание» может быть «передано» человеку и в юном, и в зрелом возрасте, но практикующий деревенский знахарь (знахарка) — это, как правило, пожилой человек. В великорусской крестьянской традиции колдовством и знахарством занимались и мужчины, и женщины (а в определенные периоды среди специалистов подобного рода мужчины даже преобладали), однако в XX веке знахарство стало преимущественно женским занятием. И в современных фольклорных нарративах, и в реальной практике лечение людей и животных при помощи заговоров и различных магических приемов входит в прерогативу «знающих старушек». Хотя многие пожилые крестьянки знакомы с теми или иными полезными в быту магическими приемами и заклинаниями — иногда унаследованными от родителей или почерпнутыми у односельчан, иногда заимствованными из печатных источников (календари, гадательные книги, сборники заговоров и т. п.), — этого, как правило, недостаточно для приобретения «знахарского авторитета» и обширной практики. Считается, что «настоящая» знахарка получает магическое «знание» от другой профессиональной «ворожеи» (зачастую «знание» передается по женской линии между кровными родственницами) и ни в коем случае не должна открывать его посторонним людям (в противном случае заговоры и магические действия потеряют свою силу). Обычно подобные мастерицы пользуются известностью не только в своей деревне, но и в ближайшей округе, а иногда их известность распространяется на довольно обширную территорию (на район или даже область). Бывает, что больные приезжают к ним не только из других деревень, но и из близлежащих городов. Впрочем, за последние десятилетия в городской культуре сформировался свой институт профессиональных и полупрофессиональных знахарей и знахарок, претендующих на знание «подлинных секретов народного целительства». Они успешно конкурируют с крестьянской знахарской традицией, однако сельские жители попрежнему предпочитают обращаться за помощью к «своим» «знающим старушкам». За знахарские услуги не принято расплачиваться деньгами, однако каждый человек, обращающийся к знахарке, привозит ей подарки, причем нередко — довольно дорогие (это могут быть продукты, носильные вещи и т. п.). Поэтому для многих пожилых и одиноких крестьянок занятие знахарством составляет немаловажный источник средств к существованию.
Другой тип пожилых крестьян (крестьянок), обладающих авторитетом в сфере взаимодействия с «иным миром», — это неформальные религиозные лидеры, «божественные» старики и старухи (во второй половине XX века здесь также преобладали лидеры-женщины). Их роль в деревенской культуре особенно возросла после советской атеистической кампании конца 1920-х — 1930-х годов, когда сельские церкви были закрыты или разрушены, а приходские священники — изгнаны или репрессированы. В результате многие деревни попросту лишились каких-либо контактов с официальной православной церковью. В некоторых регионах эта религиозная лакуна была заполнена различными подпольными религиозными группами (так называемые «катакомбные церкви» и т. п.), однако чаще функции священника и координатора религиозной деятельности крестьянской общины переходили именно к «божественным старушкам». Нередко они даже совершали некоторые церковные таинства (в частности, крещение). Кроме того, подобные неформальные религиозные лидеры обычно регламентировали правила паломничества к местночтимым святыням, порядок совершения крестных ходов, хранили у себя дома почитаемые иконы, «божественные книги» и тетрадки с текстами религиозного содержания (духовные стихи, христианские легенды и т. п.), различные священные реликвии.
Впрочем, неофициальные религиозные лидеры играли важную роль в деревенской культуре и до революции 1917 года. Одной из специфических черт религиозной истории России, начиная, по крайней мере, с эпохи Петра I, является своеобразная «замкнутость» или «замаскированность» крестьянских религиозных практик — «элементарных форм» религиозной жизни аграрной общины, преимущественно оперирующих локальным ландшафтом и годовым циклом земледельческого календаря как первичными семиотическими ресурсами для адаптации религиозного опыта и конструирования социально либо персонально значимых религиозных смыслов. По-видимому, ключевую роль в «вытеснении» массовой религиозности этого типа на периферию общественной жизни в России синодальной эпохи сыграла петровская «реформа благочестия», разом объявившая незаконными и преследуемыми основные формы массовых религиозных практик [5]. Однако и петровская реформаторская деятельность, и позднейшая политика духовных и светских властей XVIII–XIX веков привели не к трансформации, но к локализации крестьянской религиозности. Важным фактором здесь, видимо, оказалась роль приходского священника, который в течение почти всего синодального периода идентифицировался властной элитой не в качестве миссионера-просветителя, но как государственный чиновник низшего звена, религиозный бюрократ, выполнявший посредническую роль между крестьянской общиной и духовными, а также светскими властями. Поэтому предпринимаемые русскими элитами XVIII века попытки «изоляции сакрального» (если воспользоваться выражением Грегори Фриза) [6] либо вообще оказывались безуспешными, либо создавали достаточно зыбкую и легко проницаемую границу между «предписанной» и «ненормативной» религиозностью.
В этих условиях функции «божественных» стариков и старух, осуществлявших более или менее постоянный контроль над «внецерковной» жизнью крестьянской общины, были также довольно важными. Вероятно, именно к синодальному периоду восходит и институт «хранителей» местных святынь, зафиксированный этнографическими исследованиями последних десятилетий. «Возле многих посещаемых паломниками святынь обретались старцы, юродивые, спасеники (т. е. получившие спасение), прорицатели и ясновидцы. У часовни на Суре не так давно жила Таня Турка (возможно, староверка, так как знавшие ее упоминают, что она дала обет не пить чай), у Варламьевского колодчика, пока там стояла часовня, обитал нищий Ларька, Ларион. У камня с отверстием (“жернова”) возле д. Кузнецово на р. Устье, в корнях священной ели, жил некий святой старец. Такой человек обычно присматривает за святым местом, собирает приношения паломников и использует их на подновление часовни, покупку свечей и икон. Сам образ такого “хранителя” сливался в глазах паломников со святыней, у которой он подвизался. Его посещение считалось необходимым элементом паломничества. К святому старцу спускались в пещеру за благословением, у него, как и у ясновидящих, и даже юродивых, искали совета или хоть какого-нибудь знака в запутанных жизненных ситуациях» [7]. Вместе с тем, статус «старца» («старицы») вообще играл важную роль в формировании и функционировании неофициальных религиозных практик в крестьянской культуре XIX–XX веков. По наблюдениям Т. Б. Щепанской, «людям дорог — нищим, странникам, богомольцам — приписывался, а нередко предписывался статус старцев. Они именовались в народе старцами, независимо от возраста» [8]. Вероятно, именно значимостью этого статуса в конструировании и поддержании неформального религиозного авторитета следует объяснять и массовую популярность института «старчества», получившего широкое распространение в некоторых российских монастырях в XIX веке и хорошо известного отечественной интеллигенции благодаря классическим литературным произведениям, в частности — роману Достоевского «Братья Карамазовы». Вопреки распространенному мнению, старчество XIX–XX веков не имеет прямой связи с древнерусской монашеской традицией и представляет собой новацию в русской религиозной жизни. Одним из основателей этого института считают преп. Паисия Величковского (1722–1794) — подвижника, пытавшегося возродить старинные аскетические традиции православного монашества. Однако русский старец XIX века — это не просто инок-аскет и мистик, но наставник и учитель, обладающий непререкаемой властью над своими духовными чадами и привлекающий многочисленных паломников и богомольцев, чающих исцеления от болезней и решения своих жизненных проблем. В «Братьях Карамазовых» старец Зосима изображен как наставник, преимущественно способствующий разрешению морально-нравственных проблем приходящих к нему людей, хотя при этом и обладающий таинственной благодатью. Тем не менее, стоит думать, что богомольцев из простонародья, приходивших в Оптину пустынь и другие монастыри, славившиеся своими старцами, привлекали не столько этические наставления последних, сколько дар прозорливости и чудотворения, подразумевавшийся, с точки зрения крестьянина, самим статусом старца. По-видимому, крестьянская культура не делала серьезного различия между старцами «монастырскими» и «местными» (т. е. подвизавшимися близ локальных святынь или просто жившими в деревне), а также старцами, знахарями, пророками и т. п.
Итак, в русской традиционной культуре образ старости ассоциируется, с одной стороны, с социальной и физической неполноценностью, утратой статуса полноправного взрослого человека, а с другой — с особыми знаниями и навыками религиозного и магического характера. Можно утверждать, что социальная роль пожилых крестьян и крестьянок состояла в хранении и распространении специфической информации, связанной с потусторонним миром, а также в регламентации повседневных религиозных и магических практик. Эта ситуация объяснима и в социально-экономическом, и в символическом отношении: люди, не способные к нормальной трудовой деятельности, вынужденно занимали общественную нишу, имеющую отношение не к физическому труду, а к религиозно-магическим аспектам повседневной жизни. Вместе с тем, очевидно, что именно лиминальный статус деревенских стариков и старух, их близость к загробному миру наделяли их в глазах односельчан особыми полномочиями в сфере колдовства, знахарства и религиозной жизни. Не думаю, что в данном случае мы вправе говорить о том, что пожилые крестьяне и крестьянки были «хранителями традиций» в полном смысле этого слова. В пору юности и зрелости деревенский житель, как правило, был не столь уж сильно озабочен проблемами, связанными с миром сакрального и сверхъестественного. Лишь вступив в «стариковский возраст», он начинал собирать и обрабатывать соответствующую информацию, привнося в нее свои коррективы и инновации. Таким образом, религиозные и магические традиции в русской крестьянской культуре постоянно (ре)конструировались и трансформировались, однако ответственными за эти трансформации были именно пожилые люди.
В последние годы нормы и институты, характерные для деревенской традиции XIX–XX веков, постепенно размываются и исчезают под воздействием разнообразных форм урбанистической культуры. Это имеет отношение и к представлениям, связанным со старостью. Однако стоило бы говорить и о противоположных процессах. Вероятно, многие особенности отношения к старикам в секулярной городской среде в той или иной степени восходят именно к крестьянской традиции.
[1] Бернштам Т. А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX — начала XX в. Половозрастной аспект традиционной культуры. Л., 1988. С. 36, 68.
[2] Бернштам Т. А. Указ. соч. С. 69.
[3] См.: Foster, George M. Peasant Society and the Image of Limited Good // American Anthropologist. 1965. Vol. 67. P. 293–315.
[4] См.: Новикова Л. Н. Изолирующая функция мифа и межконфессиональное взаимодействие старообрядческих согласий (предания о «душиловой вере») // «Взойду ли я на гору высокую, увижу ли я бездну глубокую…»: Старообрядческий фольклор Нижегородской области / Сост. и коммент.: О. А. Савельева, Л. Н. Новикова. Новосибирск, 2001. С. 225–235.
[5] См.: Лавров А. С. Колдовство и религия в России. 1700–1740 гг. М., 2000. С. 341–435.
[6] Freeze G. Institutionalizing Piety: The Church and Popular Religion, 1750–1850 // Imperial Russia. New Histories for the Empire / Ed. J. Burbank, D. L. Ransel. Bloomington, 1998. P. 221–222.
[7] Щепанская Т. Б. Культура дороги в русской мифоритуальной традиции XIX–XX вв. М., 2003. С. 313.